Ночью 5 июля 1768 г. Мерк прибыл на торговом судне в Боку. На этом, впрочем, его миссия и окончилась. Стремясь избежать тягот опасного путешествия, Мерк потребовал от проведитора дозволить Савве и черногорским старшинам прибыть к нему в Боку. Черногорцы также просили об этом. Но проведитор был неумолим. Он предлагал Мерку коней до границы, но не соглашался разрешить черногорцам прибыть в Боку. Проведя бесполезно несколько дней в Боке, Мерк, не исполнив возложенного на него поручения, возвратился через Рагузу в Венецию.
Екатерина написала на его донесении: «Если б капитан гвардии был послан с грамотой к черногорцам, то бы письмо, несомненно, отдано было, но сей претонкий политик возвратился с ней, ничего не сделав, кроме преострых размышлений; я советую его из Вены отозвать, ибо видно, что он способность великую имеет здесь употребленным быть в важнейших делах, а там на него изойдет лишь лишняя Коллегии издержка».
Между тем молва о появлении в Черногории русского царя быстро распространилась среди порабощенных Турцией народов. Под знамена Степана Малого стекались славяне, албанцы и греки. Даже из далекой Мореи спешили в Черную Гору все новые и новые приверженцы и помощники самозванца.
Из Константинополя поступил приказ боснийскому и скутарийскому пашам вторгнуться в Черногорию и предать ее огню и мечу.
Степан решил защищаться. Собрав полторы тысячи черногорцев, он начал укреплять границу со стороны Никшича. Силы, однако, были неравны. В начале сентября черногорское ополчение было разгромлено. Степан укрылся в Берчельском монастыре.
Победу в турецкой столице отпраздновали пушечными выстрелами. У ворот сераля выставили отрезанные головы, носы и уши мятежных черногорцев. Однако в конце сентября ввиду наступившей непогоды турки были вынуждены убраться восвояси. А затем начавшаяся война с Россией отвлекла их внимание на более грозного противника.
Венецианский посланник в Константинополе Розини с сожалением доносил в Венецию, что «Порта, пораженная тяжкой болезнью в самых жизненных частях своих, вынуждена пренебречь этой язвой на своих оконечностях, представляя заботу о Черной Горе приграничным пашам».
Когда Степана Малого провели в комнату, где находился Долгорукий, князь увидел перед собой человека среднего роста, лет 35, одетого в длинное белой тафты платье греческого покроя. Голову его покрывала скуфья красного сукна, которую он не снял, войдя в комнату. С левого плеча свисала тонкая позолоченная цепь, а на ней, под правой рукой, — икона в шитом футляре, величиной с российский рубль. В руках у Степана был турецкий посох.
Речи самозванца были по обыкновению темны.
— Через речку построено тридцать мостов, и я должен перейти через них, — говорил он тонким голосом юродивого. — Двадцать девять закрыты, и лишь один открыт, во что бы то ни стало я перейду мост. Такой мой обычай — оставлять за собой путь ровный и без терний.
Долгорукий, решивший, что его дурят, вскипел от ярости.
— Что ты здесь мелешь? Отвечай лучше: как ты смел всклепать на себя не принадлежащее тебе имя? — кричал он, приступая к самозванцу.
Нимало не смущаясь, Степан отвечал:
— Я никогда не стремился получить ничего, мне не принадлежащего. Я — Степан Малый, малейший из малых, а Бог из малых творит великих, а из великих малых. Степан не делает ничего иного, как излагает заповеди Божьи и закон христианский, по которому мы должны любить ближних, как самих себя, и прощать во имя Христово обиды и оскорбления. Еще пророк Даниил говорил, что семь христианских государей соединенными силами уничтожат по воле Господней врага нашей веры.
Дальнейший разговор у Долгорукого со Степаном происходил без свидетелей…
Когда Степан вышел из кельи, Долгорукий сказал Андрею Григорьевичу Розенбергу:
— Я в растерянности. Так может говорить только человек с расстроенным рассудком. Верить же в него способна только невежественная чернь.
— Он вздорный комедиант и сумасбродный бродяга, — согласился Розенберг.
Слова Долгорукого были обращены в человеку, чье имя еще не раз встретится на страницах этой книги. Дело в том, что с первых дней экспедиции он вел подробный дневник, по которому сегодня мы можем восстановить каждый шаг князя Долгорукого в Черногории. Розенберг был дельным офицером и отличился в первой и второй турецких войнах екатерининского царствования. Он блестяще проявил себя во время итальянского похода Суворова, в котором участвовал в генеральском чине.
На 6 августа в Цетиньи была назначена большая скупщина. В монастыре под колокольный звон отслужили литургию в честь Преображения Господня, затем народ собрался на обширном цетинском поле. По приказанию Долгорукого иеромонах Феодосий прочел собственноручную грамоту патриарха Василия о Степане Малом, в которой говорилось, что упомянутый Степан есть не тот, за кого себя выдавал, а обманщик, льстец и бродяга. Грамоту выслушали в полном молчании, но по окончании чтения черногорские старшины просили князя дать собственноручное и непременно с печатью заключение о Степане Малом. Свидетельство Долгорукого также было прочитано народу, который казался спокойным.
Тем временем в монастыре накрыли обеденный стол. К нему Долгорукий пригласил патриарха Василия и черногорских старшин. Народу вынесли несколько бочонков вина.
По окончании обеда князь вышел к заметно повеселевшей толпе, которая расположилась, как пишет Розенберг, «большим циркулем». В середине был поставлен аналой, на нем — Евангелие и крест. Долгорукий прошествовал к аналою в полной парадной форме. Впереди князя шел сердар с обнаженной саблей, а за ним два десятка вооруженных черногорцев по двое в ряд. По правую руку от Долгорукого капитан Мидовский нес на бархатной подушке писаную золотыми буквами, подлинную грамоту Екатерины к христианским народам с призывом ведать на сторону России в войне просив Османской империи. Слева от князя шел патриарх, а замыкали шествие русские офицеры, чернргорские священники и конвой из двадцати черногорцев с обнаженными саблями.
Став лицом к двухтысячному собранию, Долгорукий приказал прочесть манифест о причинах его приезда в Черную Гору. Затем капитан Мидовский торжественно огласил императорскую грамоту. От себя Долгорукий добавил, что вскоре он ожидает прибытия в Средиземное море и Архипелаг русских военных кораблей, направляющихся в помощь поднимающимся на борьбу с турками народам Греции, Балкан и Черногории.
Войнович, напрягая голос, прокричал в толпу по-сербски:
— Готовы ли вы за будущие от российского двора милости присягнуть на верность и усердие в борьбе против общего врага всех христианских народов?
Из толпы раздались громкие возгласы одобрения. Тут же появился священник в полном облачении и стал читать формуляр присяги. Сначала черногорцы хором повторили короткий текст, а затем по одному принялись подходить к аналою целовать крест и Евангелие.
По окончании церемонии, длившейся до позднего вечера. Долгорукий вернулся в монастырь, за стенами которого началась громкая пальба, продолжавшаяся всю ночь. Императорская грамота была отнесена в монастырскую церковь и оставлена в ней на вечное хранение. Энтузиазм черногорцев еще болев увеличился после того, как по приказу Долгорукого было роздано до 500 цехинов. Только к утру они начали расходиться по домам.
В ту ночь Долгорукий впервые заснул спокойно. Однако в шестом часу утра под окнами послышались выстрелы и крики. Розенберг доложил, что объявился Степан Малый. Он разъезжает по полю с обнаженной саблей и уговаривает черногорцев взять монастырь приступом. Позабыв о данной присяге, толпа хлынула к монастырским воротам.
Положение спас Войнович. С отрядом солдат он вышел за ворота и арестовал самозванца. Со Степана предусмотрительно сняли саблю и препроводили в узкую комнату без окон на втором этаже главного монастырского здания.
Это произвело неожиданный эффект. Те, кто только что громче всех кричал за Степана, стали требовать повесить самозванца или разрубить его на части. Впрочем, когда по приказу Войновича за ворота выкатили еще два бочонка вина, успокоились и самые горячие головы.