«Так, без всяких печальных следствий, кончилась роль громкого в Европе обманщика, известного под именем Степана Малого», — записал в своем дневнике Андрей Григорьевич Розенберг.
Избавившись от Степана, Долгорукий принялся княжить в Черногории.
Взыграла в жилах Долгорукого кровь Рюриковичей, почувствовал зов предков, среди которых был, между прочим, и знаменитый князь Михаил Черниговский.
Гонец за гонцом выезжали из ворот Цетинского монастыря, развозя письменные приказания Долгорукого к черногорским старшинам иметь между собой дружбу и доброе согласие и готовиться к выступлению против турок.
Со всех концов Черногории в монастырь группами и поодиночке стекались добровольцы. Настало время решительных действий, а известий от Орлова о времени подхода русского флота все не поступало. Между тем обеспокоенные турки перекрыли все проходы и Черногорию через горные перевалы. Проведитор, опасавшийся турок еще больше, чем русских, не пропустил посланного от Долгорукого подполковника Герсдорфа в Анкону, а оттуда в Пизу. Вокруг Черной Горы смыкалось кольцо блокады.
Лишь в начале сентября были получены наконец первые письма от маркиза Маруцци из Венеции с приложенными к ним печатными ведомостями о том, что российскими войсками разбиты турки под Хотином и Бендерами. На радостях в кафедральном соборе отслужили благодарственный молебен. 17 сентября Долгорукий отправил Орлову подробный отчет о своих действиях, прося разрешения вернуться в Ливорно.
К тому времени положение русской экспедиции стало опасным. У одного из дезертировавших из Боки солдат нашли сомнительные порошки, которые тот пытался подсыпать в еду Долгорукому. Солит оказался веницианским шпионом. При нем обнаружили пять пузырьков и склянок с инструкцией:
«Пузырек № 1 — четвертая часть его действует через несколько дней; № 2 — соль для соления всякого кушанья в количестве, достаточном для вкуса; № 3 — корица для употребления там, где нравится, действует медленно; № 4 — шоколад, четвертая его часть, положенная в чашку настоящего, действует через несколько дней; № 5 — 40 капель, смешанных с розолео, производят свое действие».
Разбирая зловещий смысл инструкции, Войнович, хорошо знакомый с образом действий конклава венецианских инквизиторов, озабоченно качал головой. С покупаемыми съестными и питейными припасами было приказано поступать крайне осторожно.
Солдат, будучи допрошен, показал, что вошел в доверие к слуге князя, родом итальянцу, и, заметив в нем неудовольствие прошв господина, посоветовал отомстить, подмешав в питье или кушанье один из порошков. Испугавшись быть уличенным, солдат выбросил из карманов еще несколько порошков и рассыпал их по земле.
«Таким образом, провидение, защищая непорочность, отвратило смертоносный вред и открыло изготовленное уже к тому безбожное орудие», — заключил эту историю Розенберг.
По вечерам в монастыре черногорцы пели старинные военные песни. Под аккомпанемент инструмента, похожего на русский гудок, певцы неторопливо пересказывали истории древних кровопролитных баталий.
22 сентября в день коронации Екатерины, патриарх Василий и митрополит Савва с двумя священниками отслужили литургию. Юрий Владимирович, стоя в церкви, пожалел, что устроил этот торжественный акт примирения. По знатности чинов своих черногорские архипастыри нечасто упражнялись в отправлении церковной службы.
Между тем тучи над Цетинским монастырем все более сгущались. 24 сентября Долгорукий приказал перенести порох, хранившийся в монастырских подвалах, в комнаты, у дверей которых был выставлен караул. В ту же ночь некто, оставшийся неизвестным, пытался проникнуть через окно в комнату Долгорукова. Караульный принужден был сделать два выстрела, но злоумышленник скрылся.
В эти трудные дни с наилучшей стороны проявил себя граф Войнович. Ловкий в обхождении, хорошо знакомый с местными правами и языком, он оказал Долгорукому неоценимые услуги. По мере того, как пребывание экспедиции в Черной Горе затягивалось, среди черногорцев то вспыхивала, то вновь гасла приверженность к Степану Малому. Вдруг пошли нелепые толки о том, что князь ничего не решает, не посоветовавшись со Степаном. Даже то, что Степан содержится в темнице на втором этаже, черногорцы толковали по-своему.
— Сам Долгорукий признает его императором, — судачили они показывая на глухую стену прямо над окнами княжеских апартаментов, за которой содержался Степан. — Иначе разве поместил бы он его выше себя?
В начале октября стало окончательно ясно, что ждать помощи с моря бессмысленно. К тому же возвращаться следовало до наступления зимних снегопадов, когда Черногория с ее труднодоступными горными перевалами делается фактически изолированной от внешнего мира.
Войнович, переодевшись в матросское платье, отправился в хорошо знакомый ему Кастель-Нуово, где имел надежду купить трабакул и подготовить все для отъезда. Уже через четыре дня он доложил Долгорукову об успешном выполнении приказа.
Уходить из Цетиньи было решено с величайшими осторожностями. Князю всюду мерещились подлинные и мнимые веницианские шпионы.
8 октября в полночь по приказу Долгорукого за монастырские ворота вывели лошадей, затем туда же был незаметно доставлен Степан Малый, отправленный под усиленным конвоем в Становический монастырь.
На следующий день поутру Долгорукий покинул Цетиньи. Его провожали патриарх Василий и митрополит Савва с несколькими монахами. В монастыре оставили унтер-офицера Акиншина с небольшой командой. Они и солдат, стоявший на карауле у дверей той каморы, в которой содержался Степан Малый, делали вид, будто Степан еще находится в Цетиньи.
После полудня в монастырь явился воевода, объявивший о желании видеть Степана. Акиншин воспротивился, и воевода в сопровождении полусотни вооруженных черногорцев совсем уже изготовился ворваться силой в монастырь, но тут разнеслась весть, будто Степана в обители уже нет. Воевода закричал как сумасшедшийчто теперь черногорцам конец, и умолял Акиншина сказать, где Степан.
Тем временем Долгорукий получил наконец от Орлова разрешение на отъезд. 12 октября Войнович донес, что трабакул ждет пассажиров. Приготовления велись в полной тайне.
Между тем следовало решить, что делать со Степаном. Войнович предупреждал, что тайно вывезти его из Черной Горы не было никакой возможности. Поступили известия о том, что около двух сот вооруженных черногорцев окружили монастырь в Станевичах.
Свидетельствует Розенберг: «В таких обстоятельствах приказал Его Сиятельство допустить к себе арестанта и, изобличая важность предерзостных его поступков, представлял ему силу и строгость законов, которые хотя по справедливости делали его виновным в смертной казни, однако ж оное ему упущено; и что при том за особливое почитает себе удовольствие Его Сиятельство тот случай при котором он мог сохранить ему жизнь, бывшую уже жертвой бешеного и разъярившегося тогда народа; а ныне, оставляя ему свободу, требует от него должного усердия и верности. Степан Малый, признавая во всем свою виновность, признавал и то, что заслуживает смерти, и, благодаря за сказуемое ему прощение и милость, клялся притом, что он с радостию потерять ее желает, где только случай найти может».
В дорогу тронулись с наступлением темноты. За ворота монастыря выходили порознь, стараясь не привлекать к себе внимания. Свечи в комнатах были погашены. Когда все собрались в назначенном месте, Долгорукий, не говоря ни слова, пошел к морю. Ночь случилась безлунная, к тому же густой туман скрывал лежащие под ногами камни. Провожатым служил сам Степан Малый, лучше других знавший дорогу. Пять часов продолжался спуск во время которого патриарх, больной и слабый старик, едва не лишился жизни.
14 октября в 6 часов поутру Долгорукий вышел на берег, где уже дожидалась небольшая лодка. С несколькими офицерами он переехал на трабакул, стоявший в заливе на якоре. Войнович, оставшись на берегу, обнадежил черногорцев в скором возвращении русских и объявил Степана Малого начальником, чем они были весьма довольны. Степан, тотчас принявший важный вид, возвратился с ними в горы.