С высоты Пулковского холма взору принца открылась новая удивительная картина. На все пять верст, остававшиеся до Царского Села, дорога была освещена фестонами из разноцветных бумажных фонарей и масляными плошками, укрепленными на высоких столбах. Вдоль дороги сплошной чередой следовали живописные мизансцены, призванные продемонстрировать иноземному гостю привольную и зажиточную жизнь крестьянской России.
Этот пир во время войны удивляет даже сейчас, два с лишним, века спустя. Восторженное перо неизвестного автора «Журнала бытности в России Его Императорского Высочества принца прусского Генриха» зафиксировало для потомства: «Тут, расстоянием друг от друга в трех стах саженях, построены были большие деревенские светлицы, утыканные ельником, иллюминированные… пестрыми фонарями; в трех из них представлялась русская крестьянская свадьба, из коих в одной ужинали, в другой песни пели, в третьей плясали, а в четвертой же и пятой отправлялась чухонская свадьба».
Странная получилась ситуация. Год оставался до чумного бунта и Москве, два года — до взятия Пугачевым Казани, а надорвавшийся в непосильном труде, измученный рекрутскими поборами крестьянин оставался для Екатерины идиллическим созданием, предпочитавшим, как она сообщала Вольтеру, индейку курице. Что это, самообман или верх лицемерия? Скорее всего ни то, ни другое. Это была, так сказать, проба пера, репетиция знаменитых потемкинских деревень. Князь Григорий Александрович, доведя семнадцать лет спустя извечную российскую показуху до гениального абсурда, доказал, что понимал душу Екатерины, самую сердцевину ее державной философии лучше, чем кто-либо другой.
Возвращаясь из Царского Села, принц вряд ли мог предполагать, что главный сюрприз ждет его впереди.
28 ноября, в воскресенье, в Зимнем дворце был дан маскарад, о неслыханной роскоши которого вскоре узнала Европа. Сразу же после того как смолкла музыка, отчеты об удивительном маскараде полетели во все концы. Екатерина постаралась, чтобы о ее триумфе (сценарий маскарада был написан ею собственноручно) узнали постоянные зарубежные корреспонденты: король Фридрих, Вольтер и, конечно же, некая госпожа Бьельке из Гамбурга.
Праздник и в самом деле удался на славу. Гости начали съезжаться во дворец к 6 часам вечера. С наступлением сумерек в двух десятках богато убранных и по-праздничному освещенных зал танцевали и веселились 3600 масок.
Ровно в 9 часов раздался звук фанфар, и в Тронном зале, где находились Екатерина и Генрих, в сопровождении фрейлин, одетых и костюмы четырех времен года, и двенадцати пажей, олицетворявших ожившие по воле Екатерины месяцы, появился Аполлон.
Златокудрого античного бога представлял десятилетний воспитанник Сухопутного шляхтского корпуса Ушаков.
Приблизившись к императрице, Аполлон сделал положенный по артикулу поклон и внятно, как учили в корпусе, произнес:
— Permettez, Grande Princesse, qu'Appolon vous offre son hommage et qu'il se charge de soin de faire les honneurs d une fête et d un repas, qu'on a preparés pour votre illustre compagnie[31].
Прикрывая веером улыбку, императрица шепнула принцу:
— On aurait dit qu'il n'avait fait autre chose sa vie durant, tain ses façons sont naturelles et aisées[32].
— Меня изваяли на Родосе, — продолжал между тем Апол лон, — в форме огромного и тяжелого колосса. Но я не посмел явиться сюда в таком виде. Я предпочел показаться на вашем балу таким, как все: живым, смеющимся, веселым.
Ушаков картинно обвел рукой пестрое собрание арлекинов, монахов, таинственных полумасок.
— Меня сопровождают четыре богини, олицетворяющие времена года. Они, как и я, молоды и прекрасны. Будьте покойны, Ваше Величество, мы проследим за тем, чтобы на вашем празднике было весело.
Затем, повернувшись к принцу, Аполлон произнес:
— Clio, trop occupée á qraver vos faits, Monseigneur, dans le temple du Mémoire, n'a pas eu le temps pour m'accompagner; je nr finirait point si je devais vous dire toute l'occupation que vous lui avez donneé[33].
Генрих, чувствовавший себя неловко в большом обществе, не без труда сохранял пристойное выражение лица. А Павел, стоявший рядом с ним, едва не подпрыгивал от возбуждения. Глаза его горели, запахи бала кружили голову.
Когда Аполлон обратился к нему со словами:
— Uranie est restée lá — haut á lire dans les astres vos grandes destinées[34], щеки великого князя вспыхнули от смущения и радости.
Между тем вперед выступила фрейлина в костюме Флоры. В руках у нее был пышный букет. Протянув его Павлу, она сказала:
— Эти цветы меня просила передать вам одна особа, пожелавшая остаться неизвестной.
Павел слушал с выражением видимого удовольствия на лице.
— Но я подумала, — продолжала Флора, — что для принца этот букет подобран плохо. Цветы завяли. Я начала было собирать букет, достойный Вас, но услышала голос: «Флора, оставь эти цветы и гирлянды и воспой подвиги великих людей, оказавших услуги человечеству. Ты должна быть в свите одного из них».
С этими словами Флора протянула принцу великолепную шкатулку, открыв которую oil обнаружил полную коллекцию золотых медалей, отчеканенных в Петербурге со дня его основания.
Раздались аплодисменты.
От свиты Аполлона отделился молодой человек в белом трико.
Лавровый венок на голове и крылышки за спиной указывали на то, что это Борей — бог холодного северного ветра.
Борей обратился к супруге графа Ивана Чернышева. Она была очень хороша собой.
Музы Талия, Терпсихора, Эрато, Евтерпа, окружавшие Борея, между тем порхали и щебетали.
— La beauté a ses droits sur tous les coeurs. Tel que vous me voyez, j'en ai un que Vous est tout acquis[35].
При этих словах молодого человека Чернышева зарделась.
— Это я наполнял паруса кораблей вашего супруга, которые заманили трепетать турецкий флот. Но — увы! — ни мои старания, пи само мое существование не были замечены. Сruelle! Ma passion deviendra publique, et mon hommage aussi. Me voilá entre vos mains![36]
С этим дерзким признанием молодой человек исчез в толпе ма-сок, оставив в руках графини алмазную брошь.
Когда Бахус, легкомысленный бог веселья, подошел к Ивану Ивановичу Бецкому, в толпе придворных послышались смешки. Все шали, что Бецкий не пил ничего, кроме воды.
— Это я, Ваше Сиятельство, разбил в тот день вашу лупу на тысячу кусочков, — объявил меж тем Бахус.
Бецкий был подслеповат и пользовался при чтении лупой, которую недавно действительно разбил, уронив себе под ноги. Бахус продолжал:
— Се buveur d'eau me deséspere! Avec cet instrument qui lui sert de lunettes ne le voilá-t-il pas occupe sans cesse, le nez collé sur quclque institut de Marmots! Je oublie ce qu'il doit a mon divine existence. Je suis pétulant, la loupe fut cassée[37].
Кипя комическим гневом, Бахус вручил Бецкому новую лупу. Лицо старого вельможи, сохранявшее на протяжении всего монолога Бахуса удивленное выражение, прояснилось. Он две недели ежедневно репетировал с кадетами Сухопутного шляхетского корпуса и воспитанницами Смольного института сценарий маскарада и прекрасно знал, что такой сцены в нем не было. Сделав легкий поклон в сторону императрицы, Бецкий дал понять, что оценил сюрприз по достоинству.
Месяц Январь, его изображал щуплый мальчик, одетый в белое, вручил Павлу бриллиантовый перстень с портретом Екатерины.
«Здесь двусмысленность, — подумал Панин, стоявший рядом со своим воспитанником. — Январь — от двуликого бога Януса, а он олицетворяет способность монарха видеть как прошедшее, так и будущее и одновременно является символом лицемерия».
Тем временем маска месяца Февраля обратилась к самому Никите Ивановичу:
31
«Позвольте Аполлону, принцесса, выразить вам свое уважение и находиться подле вас во время маскарада и ужина, приготовленного для вашего изысканного общества»
32
«Можно подумать, что он всю жизнь не занимался ничем другим: столь натуральны и раскованны его манеры»
33
«Монсеньор! Клио, занятая увековечением ваших подвигов в Храме памяти, не могла меня сопровождать; я никогда бы не кончил, если бы взялся перечислять заботы, которые вы ей задали»
35
«Красота имеет права на все сердца. Посмотрите на меня — и Вы увидите, что мое сердце принадлежит вам»
36
«Жестокая! Все узнают и о моей страсти, и о моем уважении к вам. Я — у наших пук»
37
«Этот любитель воды приводит меня в отчаяние! Вооружившись странным инструментом, который служит ему взамен очков, он целыми днями занимается какими-то институтами. Он забывает отдать должное тому, с чем связано мое божественное существование. Неудивительно, что я рассердился на него — и лупа разбилась»