Часть IV
ПОЛНОМОЧНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ РОССИИ
Глава XV
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ — БУХАРЕСТ
Сентябрь 1772 — март 1773 г.
Депеша Орлова и Обрескова о «разрыве турками Фокшанского конгресса» была прочитана в Совете 1 сентября Через два дня, 3 сентября, в Фокшаны полетел рескрипт, в котором Екатерина, одобряя действия Орлова, оставляла на его волю, «если он еще в армии находится, продолжить вверенную ему негоциацию по ее возобновлении и употребить себя между тем по его званию в армии под предводительством генерал-фельдмаршала Румянцева».
С этим же курьером Панин направил личное письмо Обрескову.
Никита Иванович настоятельно рекомендовал «предать это письмо огню» сразу по прочтении, но по счастливой случайности оно сохранилось — будто специально для того, чтобы приподнять завесу над страстями, которые разгорелись в Петербурге.
«Сердечно сожалею, мой любезный друг, о настоящем Вашем положении. Видя из последних депешей Ваших, что новозародившееся бешество и колобродство первого товарища Вашего испортили все дело, — писал первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел, — в сих прискорбных и досадных обстоятельствах могу я Вам по крайней мере принести уверения, побожась Вам честью моею и уверяя Вас, как истинного друга, что ни малейшим образом и ничто в сем несчастном происшествии насчет Вашей особы отнюдь не упало, напротив того, Ее Императорское Величество внутренне удостоверены, что Вам невозможно было ничего иного сделать в положении Вашем, как то, что Вы сделали. Поверьте, мой друг, что Вам вся справедливость отдается и Ваши прежние заслуги не помрачаются, конечно, от необузданности товарища Вашего. И в самом деле: всякому постороннему человеку нельзя тому не удивиться, как первые люди в обоих государствах, посланные для столь великого дела, съехались за одним будто словом и, сказав его друг другу, разъехались ни с чем. Но меня сие нимало не удивляет, зная совершенно те обстоятельства, которые Вам известны, и те, которые Вам еще неизвестны. Сколько же сей разрыв конгресса, следственно, и уничтожение надежды общей достигнуть мира терзает сердце мое и оскорбляет меня как министра и как человека, любящего всею душою свое Отечество, то Вы сами себе легко представить можете и по тому уже одному, когда вообразите себе, что мы поставлены теперь в наикритическое положение через сей разрыв, возобновляющий войну старую и ускоряющий войну новую, которая нам угрожать стала.
Вам препоручается извлечь Отечество из такого жестокого кризиса. Хотя по рескрипту к Вам Вы можете счесть, что прежний Ваш товарищ и теперь с Вами действительно будет, однако же я уповаю, что Вы один останетесь на деле, а он сюда прискачет. Да пуская бы, против моего чаяния, он еще там остался, то и в таком случае, конечно, Вам не будет больше нужды его мечтательные мысли сколько уважать, как прежде, ибо его прежний случай совсем миновался; а потому и Вы нужды более иметь не будете сокращаться и Вашим в делах просвещением и искусством в единых соображении» и расположениях его необузданных мнений и рассуждений, а можете надежно, с большею твердостью держаться Ваших собственных и его к оным обращать».
Панин, хорошо знавший вспыльчивый характер Орлова, совершенно точно предугадал развитие событий. Через день после прибытии в Яссы, в ставку Румянцева, Орлов уже мчался, загоняя почтовых лошадей, в Петербург. Однако на подъезде к Петербурге Орлова ждал полицмейстер барон Корф, который вежливо, но твердо препроводил еще недавно всесильного фаворита в Царское Село.
Что же произошло в столице в отсутствие Орлова? Обратимся к еще одному документу, составленному внимательным и хорошо осведомленным современником происходивших событий. Прусскии посланник в Петербурге граф Сольмс писал Фридриху II 3 августа 1772 г.: «Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма естественное, но тем не менее неожиданное обстоятельство: Ее Величество нашли возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести свое расположение на другой предмет. Конногвардейский поручик Васильчиков, случайно отправленный в Царское Село для командования небольшим отрядом, содержавшим караул во время пребывания там двора, привлек внимание своей государыни.
Частые посещения Васильчиковым Петергофа, заботливость, с которою она спешила отличить его от других, более спокойное и веселое расположение ее духа со времени удаления Орлова, неудовольствие родных и друзей последнего, наконец, тысячи других мелких обстоятельств уже открыли глаза царедворцам. Хотя до сих пор все держится в тайне, но никто из приближенных не сомневается, что Васильчиков уже находится в полной милости у императрицы… Охлаждение к Орлову началось мало-помалу со времени отъезда его на конгресс.
Некоторая холодность Орлова к императрице за последние годы, поспешность, с которой он последний раз уехал от нее, не только оскорбившая ее лично, но и долженствовавшая иметь влияние на политику, подавая туркам повод усматривать важность для России предстоящего мира, наконец, обнаружение многих, измен— все это, вместе взятое, привело императрицу к тому, чтобы смотреть на Орлова как на недостойного ее милости. Граф Панин, которому императрица, может быть, поверила свои мысли и чувства, не счел нужным разуверять ее, и это дело уладилось само собой, без всякого с чьей-либо стороны приготовления… Наиболее выигрывает от пой перемены граф Панин. Он избавляется от опасного соперника, хотя, впрочем, и при Орлове он пользовался очень большим значением, но теперь он приобретает большую свободу действий как в делах внешних, так и внутренних».
Наблюдательный дипломат сумел подметить главное: конец «случая» Орлова серьезно изменил расстановку сил при дворе. Однако комментарии, которыми он снабдил добросовестно изложенные факты, мягко говоря, сомнительны. Надо сказать, что многие из иностранных послов при русском дворе мнили себя знатоками тайных пружин русской политики, хотя мало кому из них удавалось проникнуть в сокровенную суть происходивших событий. Отвлечемся ненадолго от истории с Орловым и вспомним конфуз, который приключился с британским послом в Петербурге лордом Кэткартом, гем более что он имеет самое непосредственное отношение к предмету нашего рассказа.
Летом 1771 г. перед британским послом была поставлена нелегкая задача: ускорить заключение союзного договора между Россией и Англией, переговоры о котором тянулись уже несколько лет.
Лорд Кэткарт начал немедленно действовать. В Петербурге он кил третий год и все это время с ревностью наблюдал за интригами прусского и австрийского послов, стремившихся обратить к своей выгоде соперничество между Орловым и Паниным, честолюбие Чернышева, скептическое брюзжание Разумовского. Кэткарт был по натуре человеком восторженным. Его преклонение перед «Семирамидой Севера» доходило до того, что свои первые впечатления от общения с ней он излагал в дипломатических депешах стихами Вергилия. К задуманному делу он также решил приступить не совсем обычным образом.
«Когда граф Панин и граф Орлов сходятся во мнении, то дело идет очень легко, — отписывал он в Лондон. — Но когда графу Орлову можно внушить другие цели, то выдвигается граф Чернышев и его друзья, Голицыны, особенно первый, и это обстоятельство, кроме всех других неудобств, как следствие несогласия, проволакивает время, пока императрица не помирит обоих графов».
Короче говоря, лорд Кэткарт решил утвердить английское влияние в Петербурге, примирив двух самых влиятельных лиц при русском дворе. При первом удобном случае посол принялся за дело. Орлов благосклонно принял похвалы Кэткарта в адрес Панина, но выразил сожаление, что близко не знаком с Никитой Ивановичем. Ведь у них разница в летах, занятиях, удовольствиях, они редко встречаются, пожалуй, только на совещаниях по особым делам, где обыкновенно Орлов по живости своего характера перебивает методическое изложение Панина, как скоро ему покажется, что понял, к чему тот клонит речь. В ответ Панин обычно хмурился, а Орлов умолкал — и таким образом дело останавливалось и мешало ходу других. Отдавая должное знаниям и способностям Панина, Орлов всю вину за происходившие между ними разногласия принимал на себя, на собственную нетерпеливость, недостаток методы, уверяя после, что он весьма желал бы встречаться с Паниным чаще, без определенного повода. Кэткарт передал Панину свой разговор с Ор левым. Никита Иванович очень обрадовался этим речам и благодарил Кэткарта за добрые слова.