Казалось, Кэткарт был на верном пути. При встречах Орлов и Панин кланялись ему подчеркнуто уважительно, да и отношения между соперниками, по наблюдениям посла, о которых он не замедлил донести в Лондон, стали ровнее. Граф Рошфор был так обнадежен ловкостью Кэткарта, что считал заключение русско-английского союза делом обеспеченным. Кэткарту было предписано добиваться посредничества Англии в мирных переговорах с Турцией взамен добрых услуг Пруссии и Австрии.
Но шло время, весна сменила зиму, наступило лето 1772 г., а дело с заключением англо-русского договора не продвинулось дальше неопределенных обещаний и туманных намеков. В депешах Кэткарта зазвучали нотки озабоченности. Судя по его донесениям, примирение Орлова с Паниным не удавалось то из-за того, что императрица жила на даче, а граф Орлов в городе, то из-за хитрых людей (подразумевался Захар Чернышев), убедивших Орлова взять на себя ведение турецких и польских дел. В свою очередь, это при вело к сильному столкновению между Орловым и Паниным, вследствие чего последний стал просить императрицу отстранить его от управления иностранными делами. Екатерина, разумеется, удержала его от этого шага.
Так дело тянулось до сентября 1772 г., когда Панин пригласил всех аккредитованных в Петербурге послов и объявил им о том, что полтора месяца назад, 25 июля 1772 г., Пруссия, Австрия и Россия подписали соглашение о разделе Польши.
Дипломатическая карьера Кэткарта была закончена. Всего за полгода до соглашения, решившего судьбу Речи Посполитой, он доносил в Лондон (со ссылкой на заверения Панина), что императрице «ничего не известно о намерениях короля прусского разделить Польшу и такое намерение не может ей быть приятно». Вскоре его сменил менее склонный к декламации Вергилия сэр Роберт Гуннинг. Однако и у Кэткарта есть заслуги перед историей. Благодаря ему мы представляем, какой тайной была окутана продолжавшаяся не менее года ожесточенная борьба вокруг Польши.
Действительно, циничны были политики в веке осьмнадцатом, просвещенном.
Торговались яростно. Рвали Польшу на куски. Фридрих II, получивший по разделу львиную долю древних польских земель, примерялся и к Данцигу. Кауниц, Иосиф II, Мария-Терезия состязались друг с другом в лицемерии. Кауниц отмерял то одно, то другое староство польское под ламентации «святой Терезии», оплакивавшей судьбу Речи Посполитой.
Предварительное соглашение между Пруссией, Австрией и Россией по польским делам было достигнуто уже в начале 1772 г., а окончательно скреплено 25 июля 1772 г. К России отошла часть западноукраинских и западнобелорусских земель, в свое время отторгнутых великими князьями литовскими.
Необходимость и закономерность восстановления западных грации, русского государства никогда не вызывали сомнений у людей беспристрастных. Еще в конце прошлого века крупнейший авторитет в области исторической географии Европы Фриман писал: «Нужно помнить, что при всех трех разделах ни одна часть первоначального польского государства не досталась России. Россия получила обратно свою территорию, отнятую у нее Литвою, и соединила большую часть самой Литвы с областями, расположенными непосредственно на севере от нее. Древнее польское королевство делится между Пруссией и Австрией, а древнейшая Польша выпадает на долю Пруссии».
Однако средства, с помощью которых эта цель была осуществлена, вызывали и вызывают острую и справедливую критику. Основная ответственность за это в глазах общественного мнения ложилась на Панина, которому в силу его должности приходилось вести переговоры с пруссаками и австрийцами.
Между тем позиция Панина в польских делах была далеко не однозначной. Еще в конце 1769 г., когда Фридрих впервые выдвинул идею раздела Польши, Никита Иванович твердо высказался против. В конце февраля 1771 г. он говорил Сольмсу, что если в Совете встанет вопрос о присоединении некоторых частей Польши к России, то он будет возражать, хотя в конце концов ему придется, вероятно, согласиться, ведь значительное большинство членов Совета выступало за присоединение.
Так и произошло. Уже в середине мая 1771 г. голос Никиты Ивановича (не следует забывать пресловутую «эластичность», которую С. М. Соловьев считал главной чертой его характера) хорошо вписывался в общий хор сторонников раздела. Выступая в Совете он заявил: «Заинтересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый ныне мир с турками и успокоить польские замешательства».
Именно в это время и произошла с Григорием Орловым, заклятым недоброжелателем Никиты Ивановича, метаморфоза, которая, как мы полагаем, и решила его судьбу. Пока Панин твердо стоял против раздела, Орлов хранил молчание, хотя в душе был того же мнения. Когда же Панин, отчаявшись отыскать иные средства к началу мирных переговоров, переменил свои взгляды, Орлов принялся открыто осуждать сторонников раздела. В Фокшанах, узнав о подписании договора между Пруссией, Австрией и Россией, он прямо заявил, что составители его заслуживают смертной казни.
Вызывающее поведение Орлова в Фокшанах стало последней каплей, переполнившей терпение Екатерины. Она имела все основания связывать срыв фокшанского конгресса с оппозицией Орлова. Мысль о том, что уступка прусскому и австрийскому союзникам ни на шаг не приблизила ее к желанной цели — заключению мира с Турцией, — приводила императрицу в бешенство. Это, по всей видимости, и определило дальнейший ход событий.
Десятилетний союз Екатерины с Орловым был в немалой степени союзом политическим, поскольку обеспечивал Екатерине поддержку гвардии, роль которой в дворцовых переворотах XVIII и хорошо известна. Однако, как только затянувшаяся связь стала помехой в государственных делах, императрица разорвала ее.
Бесновавшемуся в Царском Селе Орлову, который долго не мог смириться с мыслью о том, что «случай» его миновал, были жалованы пенсия в полтораста тысяч, а также сто тысяч на заведение дома, десять тысяч крепостных крестьян, не считая знаменитого Мраморного дворца в Петербурге, сервизов, мебели и прочих мелочей.
Среди условий об увольнении от двора опального фаворита, которые императрица обсуждала в сентябре 1772 г. через старшего из братьев Орловых, Ивана Григорьевича, пунктом первым и, очевидно, главным был назван следующий: «Все прошедшее я предаю совершенному забвению». Зная характер Екатерины, трудно предположить, что речь шла только об интимных подробностях разрыва! Если наше предположение верно и главную причину удаления Орлова следует искать в сфере политики, то этой причиной могло быть отношение Орлова к польским делам.
Осенью 1772 г. ни в турецком, ни в польском вопросе далеко не было ясности. Поляки ожесточенно сопротивлялись разделу. Кауниц и Фридрих II подталкивали Екатерину, чтобы завершить раз дел и немедленно поделить оставшиеся польские земли. Однако Екатерина твердо возражала против претензий Пруссии на Данцинг и увеличения доли Австрии за счет Львова. 3 декабря 1772 г. ни инициативе России союзные державы подписали новый акт, предусматривающий сохранение оставшейся части Польши в качестве не зависимого государства. Только в начале 1773 г. польский сейм под жестким давлением трех союзных держав был вынужден согласиться с договором о разделе.
Между тем международная обстановка складывалась крайне не благоприятно для России. В конце августа 1772 г. поступила весть о государственном перевороте в Швеции, таившем опасность военного конфликта на северных границах России. «Весьма сомнительные и опасные аспекты от сего соседа, обуздываемые по сию пору вероятностью скорого у нас мира с Портою, получат вящее себе приращение, а может быть, возмогут уже подвигнуть молодого короля и на действительные неприятства, когда он узнает, что с «разрывом конгресса» кончилась бесповоротно мирная негоциация и всякая к миру надежда по крайней мере на будущий год», — писала Екатерина Обрескову.