Однообразная монашеская жизнь вскоре наскучила Леонтию. За три года, проведенные в Киеве, он лишь дважды покидал стены Лавры. Зимой 1774 г. Леонтий посетил Наркисса в Миропольском монастыре, а летом к нему неожиданно пожаловал Степан Васильевич Мельников, попросивший съездить с ним в Сумы, где он собирался жениться на уже сговоренной дочке сотника Ямпольского. Леонтий согласился с удовольствием, так как со времен жизни в турецком плену питал к доброму и безответному Мельникову самые теплые чувства.
Сотник Ямпольский, в доме которого они остановились, являл собой обычный для екатерининского времени тип фортуната, сделавшего карьеру от лакея, служившего в гетманской резиденции в Батурине, до сотника. Став ясновельможным паном, Ямпольский, горький пьяница, возлюбил обличать людские пороки. Эта особенность характера сотника обернулась для Леонтия крупной неприятностью. На именины дородной сотницкой супруги Елены Ивановны, которые пришлись как раз на Святую неделю, он неосторожно позволил себе оскоромиться, соблазнившись шумным застольем, во время которого горилка лилась рекой. Ямпольский, обладавший громогласным голосом, войдя после третьей четверти в большой кураж, во всеуслышание заявил, что во время великого поста священнику место в церкви, а не за столом.
Оскорбившись, Леонтий выложил все, что думает о негостеприимном хозяине. Произошел шумный скандал, и в тот же вечер Леонтию пришлось съезжать к Наркиссу в Миропольский монастырь, благо он находился поблизости. Монастырь был захудалым, братия, да и сам игумен жили на хлебе и воде. Наркисс постарел, сник, но Леонтию обрадовался искренне, до слез. Леонтий прогостил в монастыре без малого неделю, вспоминая странствия и приключения на Синае и в Иерусалиме. Расставались трудно. Понимали, что вряд ли придется еще свидеться.
Поездка в Сумы разбередила душу Леонтия. В это время и попалась ему в руки рукопись знаменитого «пешеходца» Василия Григоровича-Барского, исколесившего полсвета, да к тому же еще расписавшего и зарисовавшего все диковинное, что пришлось ему увидеть в чужих краях. Над рукописью Григоровича окончательно утвердился Леонтий в мысли описать свои путешествия в назидание потомству.
Словом, в Москву Леонтий приехал с твердым намерением любой ценой добиться обещания Обрескова взять его с собой в турецкую столицу.
Разговор его с Алексеем Михайловичем обернулся, однако, совсем не так, как хотелось Леонтию.
Обресков принял его в гостиной, сидя в кресле, поставленном у изразцовой голландской печи. С первого взгляда на посла Леонтий понял, что тот пребывает в обычном для себя состоянии желчного раздражения, когда, как знали все его сотрудники, от Левашова до истопника, Алексея Михайловича настырными просьбами лучше не тревожить.
Однако Леонтия будто бес попутал. Смешавшись, он не нашел ничего лучшего, как вновь напомнить о невыплаченном ему жалованье за первую треть 1771 г.
В воздухе повисло неловкое молчание. Затем, пожевав губами и сведя брови к переносице, Обресков осведомился, каких это денег требует от него Леонтий.
И вновь началась старая канитель с поминанием прежних обид и обещаний, а также какого-то письма Джорджа Аббота, которое Леонтий почитал верным удостоверением того, что причитается ему к выплате сто рублей ассигнациями.
— Неужто запамятовали, Ваше Превосходительство, ведь на французском языке письмо! — выложил Леонтий последний довод.
Чаша терпения посла переполнилась.
— Как на французском, так и на русском языке не доводится тебе, беглец, ни копейки. Скажи спасибо, что от консисторского суда тебя избавил, — в крайнем раздражении произнес он и, поднявшись с кресла, покинул гостиную не оборачиваясь.
Так лишился Леонтий законных ста рублей, причитавшихся ему за непорочную службу.
Новая обида занозой засела в сердце, и каждый раз, когда доводилось потом Леонтию слышать имя Обрескова, морщился он непроизвольно, как от зубной боли. Одно утешало страдания Леонтия — возрадовался он душевно, узнав месяца через два, что не Обресков, а некий Стахиев назначен возглавить константинопольское посольство после отъезда князя Репнина.
Воистину непостижима душа человеческая!
ЭПИЛОГ
Годы русско-турецкой войны оказались кульминацией жизни и дипломатической карьеры Алексея Михайловича Обрескова. Из тридцати лет, проведенных в Константинополе, четверть века он будто готовился к нелегким испытаниям, выпавшим на его долю в турецком плену и в труднейших переговорах, увенчавшихся подписанием мирного договора, который по праву считается одним из высших достижений русской дипломатии.
После 1775 г. жизнь его как бы покатилась под откос. Правда, Алексей Михайлович женился на Варваре Андреевне Фаминциной и в новом браке был, судя по всему, счастлив. В 1778 г. он перебрался из Санкт-Петербурга на постоянное жительство в Москву, где служил членом московской конторы Коллегии иностранных дел. В 1779 г. он стал сенатором, а в 1784 г., через год после присоединения Крыма к России, пожалован чином действительного тайного советника. Однако эти знаки монаршей милости были не более чем запоздалой оценкой прошлых заслуг. После опалы Панина прежнего значения в делах внешнеполитических Обресков уже не имел. Он умер в 1787 г., 69 лет от роду. В 1790 г. дети Обрескова от первого брака разделили по суду с мачехой Варварой Андреевной и ее малолетним сыном Николаем немалые к тому времени родовые имения в Московской, Новгородской и Ярославской губерниях.
Сыновья Алексея Михайловича на поприще государственной службы оказались удачливее отца. Петр был даже статс-секретарем в короткое царствование Павла I. Михаил занимал видное место в сенате, но, как и отец, имел репутацию человека крутого и своенравного. Современники отзывались о нем дурно.
Никита Иванович Панин до конца жизни — умер он в 1783 г. — сохранил за собой пост первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел. Ни для кого, однако, не секрет, что это — лишь форма почетной отставки. До конца жизни Павел сохранил теплые чувства к своему воспитателю и навещал его во время все чаще случавшихся с Никитой Ивановичем болезненных приступов.
Последние годы жизни Никита Иванович посвятил воспитанию сына своего брата, Никиты, которого взял в свой дом в 1775 г. в пятилетием возрасте. Никита Петрович, получивший блестящее образование и безукоризненно воспитанный, впоследствии стал видным государственным деятелем. При Павле короткое время он занимал должность вице-канцлера. По иронии судьбы Никита Петрович женился на дочери младшего из Орловых, Софье Владимиров не. Отец его, Петр Иванович, забыв старую вражду, сам сделал предложение ее отцу.
Григорий Орлов так и не смог восстановить свое былое влияние при дворе. В 1777 г., будучи 43 лет от роду, он женился на своей двоюродной сестре, 19-летней Екатерине Николаевне Зиновьевой. Из-за близкой степени родства этот брак в Совете хотели признать незаконным. Орлову грозило заточение в монастырь, но Екатерина вступилась за своего бывшего фаворита. Остаток жизни он провел за границей, куда выехал для поправки расстроенного здоровья. Осенью 1782 г. в одночасье скончалась Екатерина Николаевна; Орлов, страстно любивший молодую жену, тяжело заболел. Он умер весной 1783 г., почти одновременно со своим старым недоброжелателем Никитой Ивановичем Паниным.
Алексей Орлов прожил до 1808 г. Он оказал крупную услугу Екатерине, арестовав в Ливорно и отправив на военном корабле в Петербург известную самозванку княжну Тараканову, выдававшую себя за незаконнорожденную дочь императрицы Елизаветы Петровны. Екатерина высоко ценила его и неоднократно пыталась вернуть к государственной деятельности. Однако Орлов предпочел добровольную ссылку в Москве, где он предавался разведению знаменитых рысаков, кулачным боям и буйным загулам с цыганами.
Павел Артемьевич Левашов пережил Обрескова на 33 года. Он скончался 11 июля 1820 г. в своем имении Старое Село в шестнадцати верстах от Могилева. Последние три десятилетия его жизни были несчастными. Одно время он состоял в штате Г. А. Потемкина, затем был определен в свиту великих князей Александра и Константина Павловичей. Написал несколько книг, в том числе «Плен и страдания россиян у турок, или обстоятельное описание бедственных приключений, претерпенных ими в Царьграде при объявлении войны и при войске, за которым влачили их в своих походах, с приобщением записок о воинских их действиях в прошедшую войну и многих страшных, редких и забавных приключениях». В «Царьградских письмах», вышедших в 1790 г., Павел Артемьевич дал прекрасное для своего времени описание Константинополя. Кроме того, опубликовал он и обстоятельный труд о крымских татарах и их набегах на южнорусские земли. Однако ни славы, ни богатства литературные труды ему не принесли. Последнее его сочинение, «Любопытная история славного города Одессы», полно жалоб на судьбу. Перечисляя свои заслуги перед Отечеством, к которым он относит и мысль об основании Одессы, якобы подсказанную им Г. А. Потемкину, Левашов подвел горький итог прожитых лет: при дворе он не прижился, служба не принесла желаемого достатка, опубликованные книги остались, в сущности, незамеченными, начавшаяся тяжба с родственниками из-за белорусских имений отнимала остатки сил. На своем долгом веку ему довелось еще стать свидетелем славных событий 1812 г., мог он быть знаком с Пушкиным, декабристами… Но это была уже другая жизнь.