Из-за болезни младшего сына (той самой болезни исчезновения, в которой никто в семье не сомневался), а также врожденного чувства одиночества и отвращения, которое он испытывал к своей работе, Лев стал подвержен приступам ярости. Футбольное поле было лишь одним из мест, где он давал волю своей злости, сознательно провоцируя Пола. Он считал, что в сыне необходимо воспитывать жесткость характера. А как иначе он мог давать ему уроки жизни? Америка относилась к своим молодым снисходительно. Они ничего не знали о жизни. Лев же хотел, чтобы Пол вырос закаленным, чтобы у него были стальные мышцы, чтобы его гнев умел больно жалить.
Ада понимала: ему не хватало мужества позволить сыновьям любить отцанеудачника. В то же время она видела, в какую западню загнали мужа обстоятельства, понимала: он ничего не может с собой поделать и продолжает негодовать на то, что в этом обществе все безжалостно оценивают друг друга, а он меркам не соответствует.
Чего никто не мог предвидеть, так это того, что страх Льва оказаться неудачником в его сыновьях обернется сознательным преклонением перед всем, от чего он бежал.
Их кухня была размером с большой стенной шкаф, тем не менее в ней помещались не только холодильник, который грохотал, как вертолет, двойная мойка, плита, но еще и огромная ванна на ножках в виде звериных лап, которую Лев накрывал сколоченным из досок щитом. Застеленное клеенкой в красно-белую клетку, это сооружение служило Крукам обеденным столом. Помещение сияло чистотой: пол, мойка, стены - все было свежевыскобленным, а окно, если бы не треснувшее стекло, могло показаться сделанным из спрессованного воздуха.
Ада всегда начинала готовить обед сразу же после завтрака, словно боялась, что стоит ей выйти из кухни - и по возвращении она не найдет там ни крошки. В то утро она тоже стояла у плиты и резала лук для борща, варившегося на безупречно чистой плите. Ее скуластое лицо было покрыто мелкими бисеринками пота. В правой руке у нее был нож, в левой - губка.
Лев решил не ходить на работу, несколько минут назад он позвонил в контору и сказался больным. Предстоящий день таил в себе угрозу. Ада терпеть не могла, когда Лев оставался дома.
Он притворялся, будто читал газету, но страницы переворачивал подозрительно быстро и постоянно тер шею, в которой, видимо, гнездилось у него чувство вины за безответственное отношение к работе. В кухне висело такое напряжение, что Ада, обычно ловко управлявшаяся с ножом, порезала себе палец, причем дважды, но оба раза сдержалась, не вскрикнула. Мальчики только что ушли в школу.
- Ты потеряешь работу, - наконец сказала она и тут же пожалела об этом. Трех слов оказалось достаточно.
- Что?! - заорал Лев. Курок был спущен. Он швырнул на пол газету и подскочил к плите. - Что ты сказала? - Вся его кожа сделалась такой же бурой, как ее испачканные свеклой ладони. Она ощущала его пахнущее кофеем дыхание у себя на затылке. - Да я вышвырну тебя на улицу! Я вкалываю. Вкалываю шесть дней в неделю. Может человек позволить себе хоть короткий отдых? - Она стояла, нахмурившись, сосредоточенная. - А ты только притворяешься, что у тебя дел невпроворот. Все, что ты делаешь за день, я могу сделать за час, - рычал Лев.
Наконец, не в силах больше сдерживаться, она, с ножом в руке, резко обернулась.
- Ты ничтожный нытик! Посмотри на Игоря или Эдуарда. Разве они отлынивают от работы? Они делают все, что приходится делать, - прошипела она.
Это было уже слишком, и Лев второй раз за утро поднял на нее руку.
Ночью, после того как мальчики ложились спать, все становилось по-другому.
Спальня была храмом, святилищем. Ада делала все возможное, чтобы украсить ее: вешала на окно искусно вышитые занавески, такими же мастерски вышитыми рушниками застилала комод, купленный у миссис Думки на церковной распродаже.
Двуспальная кровать была широкой, но после бурных дневных ссор они тесно прижимались друг к другу, словно весь день только и делали, что обменивались воздушными поцелуями. Лев находил рукой ее грудь, и она сдавалась ему со вздохом томления.
Каждая ночь заканчивалась тем, что она целовала его и говорила, как она его любит. Во время войны именно Лев спас ее. Именно Лев сделал все, что требовалось, чтобы они смогли уехать в Америку. Именно Лев нашел эту квартиру, в которой у них наконец появилась настоящая спальня - такая, какая была у нее в отцовском доме. Именно Лев дал ей ощущение некоторой устойчивости в мире, которому до нее было не больше дела, чем погоде на дворе.
Жалюзи, раскачиваясь от ветра, тихо постукивали о подоконник.
Первые годы своей жизни Алекс служил ей главным утешением. Он был маминым любимчиком, и болезнь только укрепляла его положение. Она ласкала и облизывала его взглядом, как собака облизывает своего щенка.
В свою очередь, он был очарован Адрианиными мертвецами. Ребенком Алекс видел их словно наяву, так же, как она сама. У нее это даже вызывало недоумение: ведь он никогда не знал своих тетушек и дядюшек при жизни только по вставленным в дешевые рамки фотографиям, покрывавшим в квартире все плоские поверхности, свободные от пепельниц. Тем не менее, когда бы ни появлялась, например, Нина, Алекс хлопал в ладоши, улыбался и показывал пальчиком. В этом реальном подтверждении своих видений Ада черпала огромное утешение. С самого начала их связывала смерть. Его интерес к ее призракам не давал им уйти в небытие.