Прошло несколько месяцев, прежде чем нам удалось встретиться. Я принял наконец приглашение Алекса посетить собрание в их Институте. Это было вскоре после Дня благодарения.
Алекс ждал меня на пороге старого викторианского здания. Здесь, в Сомервилле, его предрасположенность к богемной жизни приняла вовсе уж вычурные формы: перчатки и свитер он сменил на куртку с бахромой и ковбойские сапоги с красными голенищами. Эффект, производимый его костюмом, однако, тускнел на фоне армейской формы, в которую, словно бы соревнуясь с настоящими военными, облачились многие наши ровесники. Его тонкие черные волосы были по-прежнему длинными, но лицо, угловатое и бледное, гладко выбрито; ему можно было дать лет шестнадцать. Он крепко, по-мужски обнял меня, так искренне обрадовавшись нашей встрече, что мне стало стыдно: почему я не позвонил ему раньше?
Серж, жилистый мужчина с узким лицом и большими ушами, выступал с гневной филиппикой против науки. Мы сидели на расставленных кружком стульях в полутемной комнате, увешанной портретами Мао, Ленина и Че. Виды мутируют, вещал Серж, а я не мог оторвать взгляд от его ушей, напоминавших бейсбольную перчатку кетчера. Интересно, что они призваны улавливать?
Кризис первой половины века, продолжал Серж, войны, последовавший духовный подъем шестидесятых - начала семидесятых годов властно требуют от нас определенности. "Либо присоединяйся - либо отмежуйся" - таков лозунг будущего. Новое уже родилось. Общество эволюционирует. Серж призывал граждан, своих приверженцев, как он их называл, расширить список врагов. "Почему, в конце концов, в нем должен числиться один президент?"
Потом он пошел в атаку на участников недавнего митинга противников использования ядерной энергии, состоявшегося в Центральном парке.
- Эти сраные защитнички окружающей среды, богатенькие маменькины сынки. Они жалеют Мать-землю, тюленей и сов, но им наплевать на вашу бедность. Будьте уверены, они - наемники своего класса. Если даже они приоткроют для вас щелочку и пустят в свой круг, не сомневайтесь: они будут зорко следить за тем, чтобы вы делали лишь то, что заслуживает их одобрения. Они прежде всего оберегают свою выгоду, то, что приносит им барыши. Даже не привилегии, а барыши.
Возраст тех пяти-шести человек, что рассредоточились по комнате, колебался от шестнадцати до пятидесяти с большим гаком. Они внимательно слушали своего лидера, время от времени одобрительно хмыкая и кивая.
За пламенной речью последовало весьма мирное обсуждение, после которого мы с Алексом под снегопадом пошли в "Большую медведицу", ирландский паб неподалеку от типографии, где Алекс нашел себе работу.
В пабе было полно народу, от тесноты люди то и дело толкали друг друга локтями под ребра, под потолком висел сизый дым, воздух был кислым от пивных паров. Все присутствовавшие, включая женщин - блондины, рыжие, брюнеты, были
ирландцами. В школе меня умиляло национальное честолюбие ирландцев: даже крестьянские дети уверяли, что едва ли не наизусть знают Йитса и Джойса. Из музыкального автомата неслась популярная мелодия в стиле рок, пиво "Гиннесс" пенилось в наших кружках. Быть ирландцем значило быть легендой, это ни у кого не вызывало сомнений, и я вдруг почувствовал себя среди них одиноким и... украинцем.
- И ты купился на это дерьмо? - спросил я, имея в виду Сержа.
Алекс пожал плечами.
- Что бы где ни происходило, мне туда ходу нет, приятель. Я могу из кожи вон лезть, но знаю, что все равно ничего не добьюсь. Они слишком сильны. Христос покинул свой крест.
- Почему бы тебе не пойти учиться?
- А платить кто будет?
Я сказал, что существуют всевозможные стипендии, и предложил помочь, но нам было по восемнадцать, все решения принимались условно, их исполнение откладывалось на потом, никаких зароков, потому что жизнь была похожа на зимородка, ныряющего в стремнину и выныривающего с какой-нибудь трепещущей в клюве добычей. В голове теснились загадки. Загадки окружали со всех сторон.
- Слушай, Ник, я вот что думаю. Я буду рисовать, продавать картины, накоплю денег, куплю какой-нибудь оптовый склад и открою там галерею. А может - свою ночную передачу на радио.
- Здорово.
Его распирало от возможностей, которые, казалось, сулил город. Неожиданно у него проявились амбиции. Он провел пятерней по волосам и нервно откинул голову назад.
- Погода преследует бедняков, - рассмеялся он. - Не замечал? Торнадо в первую очередь обрушивается на тех, кто живет в прицепах. - Я спросил его о доме. Он почесал за ухом. - Меня там больше нет. Я люблю Аду, но она меня убивает, понимаешь?
- Да, тебе лучше жить самостоятельно, - согласился я, подумав: что бы я делал, если бы не колледж. - А как успехи в рисовании?
- Отлично. Ты слышал когда-нибудь про Гойю? - Я кивнул соврав. - Вот это человек. Сплошная война. Ты посмотри его картины.
- Обязательно.
- Знаешь про Ай? - Ай была одной из дочерей семейства Флорентино, сестрой Хэтти. - Родила. Вернулась домой. Хэтти тоже.
- Шутишь.
- Все возвращаются. От этого, братишка, никто не уйдет. Кроме тебя.
- И тебя, - вставил я, подмигнув.
- Взгляни-ка вон на ту... - Он кивнул в сторону блондинки, сидевшей неподалеку от входа.
Ему все время хотелось играть, словно мы все еще были ребятишками там, в Кэтскиллских горах, и он охотно погрузился в мир переживаний, не доступных мне в моем кампусе. Время от времени участвовал в маршах, беря передышку от теоретических занятий. Я же окунулся в учебу, и наша связь с Алексом стала ослабевать.
Алекс сорвался с тормозов. Освободившись от материнской опеки, он осваивал возможности, которые жизнь предоставляла для утоления его аппетитов. Он не был красив, но в нем бурлила энергия, он излучал ее, как трепещущая на солнце фольга излучает свет. Поселившись в месте, где все было лишено корней и собственного веса, он с легкостью дрейфовал от одной женщины к другой, но ни к одной не привязывался. Они были для него водой, на поверхности которой он постоянно искал собственное отражение. А может, он искал в них мать?