В его глазах горела ненависть. Я понимал, что он имеет в виду: рассказы украинцев были такими запутанными, в них трудно было отделить реальность от мифа и понять, чья же версия верна. Гораздо легче было все это просто забыть.
В комнату опять вплыла Сэл. Я встал.
- Звони, - сказал я и направился к лифту, оставив его в компании неудавшихся самоубийц и сердитых визионеров. Его должны были выписать через неделю. Что он будет делать? На что жить? Какое будущее он себе уготовил?
Но я не потрудился поинтересоваться, а он не стал больше беспокоить меня звонками.
Прошли годы, прежде чем он снова объявился. Помню, я тогда вернулся с конференции, где мне удалось наконец поближе познакомиться с Шелли. Она оказалась гораздо более интересным человеком, чем я предполагал. Несмотря на все сложности, я был взволнован, меня подхватил один из тех воздушных потоков, которые время от времени уносят тебя, если ты готов им довериться.
У Алекса был очередной срыв. На сей раз он оказался в Вермонте, на частной ферме Барнета неподалеку от Сент-Джонсбери, где я и навестил его поздней весной, когда листва на деревьях была еще свежей и яркой.
Я увидел его издали, он поджидал меня на крыльце огромного синего дома в викторианском стиле. День сверкал на солнце, и дубы, казалось, протягивали ветви, чтобы обнять воздух.
Ссутулившийся, Алекс словно стал меньше ростом и, с прижатыми к груди ладонями, напоминал богомольца. Лицо, некогда такое оживленное, было теперь исхудавшим и печально-озабоченным. Усы он сбрил. Тем не менее, когда я подошел, он разулыбался и обнял меня. Я поклялся себе, что никогда больше не буду надолго забывать о нем.
Это была экспериментальная методика: пациенты спали в палатах с окнами без стекол, оставались только жалюзи. Несколько десятков зябликов и длиннохвостых попугаев свободно летали по комнатам. Алекс, стало быть, обитал в птичнике.
Он повел меня внутрь. Стоя рядом с ним, я наблюдал за мечущимися в воздухе визгливыми радугами. Алекс курил одну сигарету за другой, выражение лица у него было печально отсутствующим.
- Они не возражают, - сказал он, кивая на птиц.
Я не стал спрашивать, кто оплачивает лечение. Зяблик, сидя под настольной лампой, клевал зерна, рассыпанные по столу. Другой купался в чашке с водой.
- Старый карибский метод доктора Уолкотта, - объяснил Алекс. - Поначалу было трудно спать. Стоит одной птице подать голос, как вся стая вспархивает - такое впечатление, будто в заполненное газом помещение бросили горящую спичку.
Около часа мы сидели в комнате, наполненной поющими и порхающими птицами, и вспоминали Блэк Понд. Об Аде я больше не заговаривал. Он спросил, что в Бостоне, я сообщил ему последние новости о кампании по выборам президента. Беседа прерывалась долгими паузами. Наконец я встал, обнял его, пожелал выздоровления и взял с него обещание навестить меня, когда он вернется в город. Уходя, я положил на стол конверт с деньгами. Я еще не закончил учебы, поэтому сумма была весьма скромной.
Алекс - из тех друзей, чей голос бывает приятно вдруг услышать до тех пор, пока вы помните, почему расстались в прошлый раз. Он позвонил, когда умерла моя мать, но на похороны не приехал. Я послал ему открытку, когда женился. Он ответил поздравлением. Около года назад он позвонил как-то в воскресенье утром, и мы часок поболтали. Я рассказал о Шелли и своей работе. Он, судя по всему, был доволен жизнью, сказал, что поселился в доме на полпути к Сомервиллю, работает, моет посуду в хорошем ресторане. Он не жаловался. Он жил теперь так же, как мать. Об Аде сказал, что пытается наладить с ней отношения, но получается неважно: он приезжает, они ссорятся - всегда из-за одного и того же (старая родина, отсутствие у него детей), а Виктор сидит, молча курит и наблюдает, как они орут друг на друга от безнадежной любви.
Мы договорились посидеть как-нибудь в кафе, но встреча так и не состоялась.
II
Мои родители умерли один за другим в течение полугода. Мама - от сердечного приступа, прямо в магазине Мейсиз, когда собиралась опробовать духи фирмы "Эсти Лаудер". Отец - от инсульта, хотя я объяснял его быструю кончину тоской, смерть была волевым актом, последним пунктом в его жизненной программе. Я был раздавлен их уходом, почувствовал себя канатоходцем без страховочной сетки и оказался совершенно не готов к этому. У меня никогда не было обычных для нашей среды трений со старшими. Когда мои сверстники, в том числе Алекс, бунтовали против родителей, я наблюдал за схваткой как бы сверху и сочувствовал обеим сторонам, но никогда не понимал страстности, с которой они враждовали. Единственной моей претензией к родителям было то, что они держались несколько отстраненно. Они были постоянно заняты, я был постоянно занят, все мы были слишком заняты. Начиная с определенного момента, они не старались углубить моего отношения к прошлому. Пока бабушка, оставшаяся на старой родине, была жива, они еще считали это важным; как только она умерла, мы переехали в Форт Хиллз и оказались отрезанными от соплеменников, их чувство принадлежности к общине ослабело. Бабушки не стало прежде, чем отец обрел достойное положение в обществе и смог забрать ее к себе, а после этого он ничего уже не желал так сильно, как навсегда закрыть за собой дверь в прошлое.
Когда я учился в старших классах, родители уже полностью укоренились на тщательно культивированной новой почве, и, какими бы ни были их истоки, представления о былой родине у них быстро американизировались. К тому времени мама так поправилась, что ей было трудно втискиваться на переднее сиденье нашего синего "Олдсмобиля".
Первые свои двенадцать лет я прожил в замкнутом мирке коммуны точно так же, как остальные дети наших соседей-соотечественников, и это, хоть отдаляло нас от сверстников-американцев, одновременно давало ощущение определенности и смысла. Все резко изменилось по переезде в Форт Хиллз. Там традиции были заменены на инструкции по овладению все более усложнявшимися практическими навыками, что требовало умения легко приспосабливаться. Адаптация, однако, никогда не проходит просто и без откатов - до некоторой степени душевное здоровье и человечность индивидуума зависят от умения сохранить себя, невзирая на ход времени. Утратив связь с детством, человек рискует оказаться в стране Алро, так Блейк называл место, где люди общаются друг с другом лишь на уровне видимостей.