Она продолжала стоять у двери, словно окаменевшая, лицом к окну.
- Вчера ночью. Фактически уже утром. Он разбудил нас звонком в дверь, начала она. - Пьяный, бессвязно лепечущий. Подрался. Из-за какой-то ерунды. Ты же знаешь, какой он был. Клиника - дом, дом - клиника. - Она говорила медленно, с каким-то философским спокойствием. - Господи Боже мой, что я делала не так? Из Бостона он звонил два раза в месяц. Потом миссис Купчак сказала, что видела его в Рузвельте. Я спросила отца Мирона, тот ничего не знал. Что я могла сделать? Послать Виктора на его поиски? Я ждала. Знала, что придет. Бог знает, откуда. Где он ночевал? С кем? И он пришел. Говорить не мог, только мямлил что-то. Виктор помог ему подняться сюда. Раны он не заметил. Кровь под пальто почувствовал, но это было не впервой. - Она жестом указала на пальто, валявшееся в изножье кровати. Я, скорчившись, сидел на полу возле Алекса и слушал, задыхаясь от запаха пота, дыма, испражнений. Он плакал. Я погладила его по голове. Волосы длинные, мокрые, грязные. Болезнь исчезновения. Я должна была догадаться, но не понимала, о чем. Мне было страшно. Я сжала его ладонь, он поднес мою руку к губам и стал сосать мои пальцы.
- Вы должны были позвонить в "скорую" и вызвать полицию.
- Я не могла. Мой сын пришел умирать домой. Зачем было отдавать его чужим? Он вызывал у меня отвращение. Поэтому я решилась.
Я встал и медленно направился к ней, она боком двинулась навстречу, к кровати.
- Он же был еще жив, когда я приехал! - выкрикнул я. Губы у нее были бескровными, лицо морщинистым и сухим, как земля в августе, но все равно в нем сохранилось достоинство и даже красота.
- Поэтому я и не пускала тебя к нему. Не выпишешь же свидетельство о смерти живому. Не думала, что это продлится так долго. - Я закрыл глаза. После короткой паузы она добавила: - Не будь сентиментальным, Николас... Голос звучал совершенно бесстрастно.
Когда я снова посмотрел на Аду, она сидела на краю кровати, положив ладонь Алексу на лоб и уставившись в пустоту незрячими глазами, уголки губ были обреченно опущены. Скорбящая Мадонна.
Тяжело шаркая, в спальню приплелся Виктор.
- Она еще более железная, чем Трумэн, - сказал он. - Выпьешь?
Так вот почему Ада обратилась именно ко мне. Она знала, что я это сделаю. Как не сделать? Я позвонил в больницу Сент-Мэри, в полицию. Наплел лейтенанту Майку Кронскому - тому самому, который когда-то спас нас с Алексом в парке от банды головорезов, а теперь пузатому, ожидающему пенсии полицейскому, курящему сигары и помнившему Пола, но не Алекса, - что просто приехал повидаться, а тут - Алекс. Я сказал, что сразу же осмотрел его, но он умер у нас на руках, что все в порядке, насколько можно говорить о порядке в подобной ситуации. Алекс принял дозу еще до возвращения домой и умер только что.
Разумеется, будет вскрытие - как-никак убийство. Но в данном случае никто не станет копаться в подробностях: Круки - темные люди, из темной страны, живущие в тени. Мне было паршиво, но, не сделай я этого, было бы еще хуже. Я не хотел, чтобы Ада была наказана еще больше. Алекс умер от кровопотери, наркотики заглушили боль.
Что же такое мать? Источник жизни, средоточие любви, очаг, дающий тепло, первая наставница души и верховный жрец чувств? Возможно. Мать - это Ева, Сара, Церера, Кибела, Мария и Мать-земля, море, луна, но и нечто большее. Гораздо большее. Это Медея. Менада. Женщина-каннибал. Мать-убийца, пожирающая детей.
Смерть, как сказал один писатель, это тьма на задней стенке зеркала, без которой мы ничего в нем не увидели бы. Я представил себе Алекса у доски, семиклассником, разглядывающим новую карту старого мира, и услышал, как педагог, обученный приемам групповой психотерапии, с трудом выговаривает его фамилию.
Когда я уходил, снег уже прекратился. Тротуары еще не расчистили, и приходилось смотреть, куда ступаешь. Под фонарем вокруг каких-то грязных ящиков шнырял скунс. Черно-белое зеркало ночи. Машины проносились мимо, по ветровым стеклам метались загнанные в ловушку снегоочистители. Холод. В окнах - рождественские огни. В нескольких кварталах от дома Круков начинались магазины. Я вспомнил, как убегал когда-то от Алекса по этой улице, мимо магазина "Коблер Сладкус", парикмахерских, стрип-баров. Убежал. Остановившись перед витриной индийского видео-салона, я смотрел, как старик продавец расставляет по полкам коробки: о чем он размышлял в эту белую зимнюю ночь?
Не думаю, что у Ады выдался хоть один спокойный день в жизни, хотя она совершала минутные побеги, за которые расплачивалась потом десятилетиями стыда. Позор Круков, их вечная битва, оказывается, имели ко мне гораздо больше отношения, чем я мог тогда понять: в мире без войны мы несли в себе память о войне.
II
Это сказала мне Шелли: мистики утверждают, что, когда Моисей предстал перед Богом на горе Синай, Бог показал ему Тору - текст, написанный черным огнем на огне белом. То, что Моисей принес с горы, было переводом огненно-черного Писания, которое мы знаем теперь как заповеди. Но истинная Тора, подлинный свод законов, который Бог позволил узреть Моисею, и только Моисею, на самом деле есть то, что начертано белым под черными буквами. Черный огонь - то, что было сказано; белый - то, что сказано не было, текст, который каждый обязан расшифровывать для себя сам, от поколения к поколению продвигаясь на одну строчку дальше и открывая будущее как единственную дорогу, сближающую с прошлым.
Вероятно, в истоке Алексовой смерти лежала материнская любовь. Земную жизнь Ады и жизнь ее неуемного воображения психиатр, наверное, мог бы квалифицировать как неизлечимую функциональную шизофрению. Но какому врачу дано понять историю, предопределившую жизнь Круков? Лишенный отца, Алекс не смог скинуть с себя пелену унаследованных образов.
Адриана во многих отношениях была женщиной героической. Она видела, как ее родной город разбомбили и разве что не стерли с лица земли. Только герои способны всю жизнь отказываться забыть, то есть предать свой дом. Разве кто-нибудь позаботился о том, чтобы найти людей, разрушивших ее мир? Впрочем, я не собираюсь преступать границы территории, принадлежащей моим коллегам. Наверное, существует психологическое объяснение ее поведения, а может быть, и историческое.
Итак, Ада Крук, в девичестве Сичь, родившаяся в городе Воскресенске на реке Пам'ять, еще раз возвращается со своей семьей на Черное море. День пасмурный, волны бьют о берег. На сей раз Ада не снимает с головы красного платка. Она оглядывается и видит белый дом с остроконечной крышей над дюнами, окруженный раскидистыми дубами. А может, тополями. В призрачном свете пробивающегося сквозь облака солнца она видит отца и мать, склонившихся над розами, увивающими видавший виды забор. Ветер срывает шляпу с головы отца. Он бежит за ней, мама - за ним, но ветер гонит шляпу все быстрей, и вот родители уже скрылись за домом.