– Здравствуй, Анна! Никак не ожидал тебя здесь встретить! А ты прекрасно выглядишь верхом на лошади, прямо как амазонка с заморской картины.
Пётр Алексеевич словно пушинку подхватил девушку с лошади и поставил её перед собой. Внимательно оглядел, прижал к себе и страстно расцеловал.
– Ты думаешь, что я брошу своего большого русского медведя? – томным голосом произнесла красавица, не делая попыток вырваться из крепких рук государя.
Она слегка повернула голову и вызывающе посмотрела на незнакомку, сидящую в санях. Пётр Алексеевич отследил направление её взора. Марфа в это время с любопытством разглядывала обнимающуюся пару. Для неё это было в диковинку. В Москве Иоанна Васильевича за такое прилюдное, безнравственное деяние можно было бы дорого поплатиться.
– Кто это? – надменно спросила Анна, указав недовольным взглядом на продолжающую в присутствии царя сидеть в санях девушку.
– Да так, не обращай внимания. Жена одного из моих новых слуг! – пожал плечами царь и ещё крепче сжал в своих объятиях всадницу. – Представляешь, ему сегодня удалось спасти мою жизнь! А я ведь мог до тебя и не доехать!
Анна лишь глухо ойкнула да недовольно посмотрела на государя. Затем отстранилась и фыркнула:
– Ты мне делаешь больно, русский медведь!
Тут подъехала карета, установленная на полозья, покрытая лаком и богато отделанная золотом. На её двери красовался золочёный вензель Лефорта. Владелец кареты, опережая своего кучера, стрелой метнулся к двери, открыл её и – широким жестом пригласил государя сесть на мягкие, ярко-красные бархатные сиденья:
– Прошу, мой государь! Во дворце уже всё готово к встрече!
Пётр Алексеевич взял под руку Анну и не торопясь повёл её к карете. Та в это время сравнивала оттенок цвета обивки сидений в карете с цветом своего наряда. Оттенки совпали идеально, и дама удовлетворённо улыбнулась. Она хорошо помнила, с кем каталась в этой карете и почему цвет обивки так подходит к её платью.
Проходя мимо Лефорта, царь приостановился и сурово посмотрел на своего фаворита. Отчего тот стал белее недавно выпавшего снега. Наступила полная тишина. Казалось, что даже шумящий в вершинах елей ветер смолк. Пару минут царь сурово смотрел на адмирала, с которым ещё совсем недавно вместе отбивал у турок крепость Азов. Но вдруг громко рассмеялся, отпустил руку Анны и схватил в объятия Лефорта.
– А всё-таки порадовал ты меня своим фейерверком, дружище! От души порадовал! Умеют же европейские черти праздники красиво оформлять! А у нас сегодня Масленица, а значит, и праздник для Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора! Посему всех приглашаю принять самое непосредственное участие в торжествах! Приказываю пить, веселиться и радоваться всем! Кого замечу в неискренности отмечания нашего праздника – будет лично мною наказан штрафной из «Двуглавого Орла»!
Пётр Алексеевич задорно рассмеялся и внимательно оглядел своих соратников. Те понимающе заулыбались. Они прекрасно знали объём сего царского штрафного сосуда.
– Прости ещё раз, государь, что своим фейерверком твоих зверей распугал! – низко склонившись в поклоне, произнёс Лефорт. – Сейчас же прикажу немедленно сыскать твоих сбежавших медведей и вернуть их тебе!
– Что дикие звери, мой дорогой Франц! Главное – это чтобы мои люди в трудный для меня момент зверьми не оказались. Не струсили да не сбежали бы от меня, а тем паче – не впились бы мне зубами в горло со звериной злобою и не разорвали бы на части!
Пётр Алексеевич резко сменил выражение лица. Он перестал улыбаться и с суровым видом осмотрел собравшихся. Никто не посмел и слово молвить в своё оправдание. Все лишь склонили в почтении головы, давая понять царю, что они в полной его власти. Анна сразу же отвела взгляд в сторону, будто бы и не расслышала речь царя. Она стала рассматривать растущую на берегу реки высоченную ель. Там кукушка пристраивалась в чьём-то заброшенном гнезде. Немка усмехнулась, посмотрела в глаза царя и – поспешно сделала глубокий реверанс, будто бы ненароком показывая тому выступающие из декольте округлые груди. Усы Петра Алексеевича тут же затопорщились, и он оглянулся. Но никто, кроме него, не смотрел на выставленные напоказ прелести Анны. Его свита продолжала стоять, почтенно склонив головы. Царь довольно крякнул и приказал: