– Знает ли император о том, что среди множества европейских наук, постигнутых мною в Голландии, не было искусства дипломатии, сансей? – почтительно осведомился у высокопоставленного собеседника Эномото.
– У вас светлая голова, Эномото-сан. Светлая голова и кровь ваших благородных предков в жилах – это сочетание поможет вам преодолеть все трудности на вашем новом пути.
– Я буду стараться оправдать ваше доверие, сансей! Ведь именно вы, полагаю, назвали императору моё имя?
Курода Киётака покачал головой:
– Ваше имя назвали императору другие люди. Я лишь присоединил к ним и свой голос.
– Могу ли я поинтересоваться, досточтимый Курода-сан, кто были эти другие люди?
– Предложение назначить вас послом исходило, я слышал, от военного министра Сайго Такамори, а также от Окубо Тосимити.
Ничем не выдав своего недоумения, новоиспечённый дипломат поклонился, благодаря старого воина за откровенность. Оба высокородных аристократа, названные Куродой, были злейшими врагами сёгуна Токугавы, ради которого он, Эномото, и поднял вооружённый мятеж против императора. С чего бы им оказывать великую честь и доверие тому, кто вполне мог сломать их собственные судьбы?
Словно прочитав мысли Эномото, Курода ободряюще улыбнулся:
– Весна приходит и после злых зимних морозов, Эномото-сан! Вы должны гордиться тем, что даже враги отдают должное знаниям, полученным вами в Европе. Да и я, по чести говоря, не знаю в Японии человека более образованного, чем вы. Образованного и готового отправиться с труднейшей миссией в Россию.
– Благодарю вас за оказанную мне честь, сансей!
– Теперь вам надлежит отправиться во Дворец императора, где государственный министр Главной палаты вручит вам верительные грамоты для передачи русскому царю. А после возвращайтесь, я сведу вас с министром внешних связей: он даст вам исчерпывающие инструкции для переговоров с русскими. Позже вы познакомитесь с переводчиком и ещё с одним человеком, который отправится вместе с вами в Россию.
– Этот переводчик, конечно, хорошо знает русский язык?
– Наверняка знает, – пожал плечами Курода. – Насколько мне известно, лейтенант флота Уратаро Сига изучал этот язык во время стажировки на русских кораблях, которые периодически наносят в наши воды визиты вежливости и обозначают здесь военное присутствие и интересы России.
– Если вы помните, сансей, я свободно изъясняюсь на немецком, фламандском и французском языках, – помолчав, осторожно заметил Эномото. – А в России, насколько мне известно, французский язык едва ли не второй государственный.
– Тем не менее это приказ, Эномото-сан! Вы отправляетесь с переводчиком Уратаро. А приказы, как вам известно, не обсуждаются, а выполняются.
– Можете не сомневаться в моей преданности, сансей! – Эномото глубоко поклонился собеседнику, и, помедлив, продолжил. – Особенно если это ваш приказ…
– Приказ о назначении лейтенанта Уратаро Сига тоже отдал не я, – покачал головой Курода. – Тоже самое могу сказать и о секретаре посольства, лейтенанте Асикага Томео. Вот он русского языка не знает, это я знаю доподлинно. Но высокому начальству, как говорится, виднее! Да и какая, в сущности, разница?
– Вы правы, сансей: никакой разницы! – ровным голосом, не выдавая волнения, ответил Эномото.
Ему было о чём поразмышлять. Нежданная милость императора, да ещё с подачи старого врага клана, Сайго Такамори. И неизвестно откуда взявшийся секретарь посольства, который толком не знает языка страны, куда они направляются – причём приказ о его назначении тоже, скорее всего, отдал Сайго Такамори либо его ближайшие приспешник в Европу…
Реакция японского правительства на решение императора о начале переговоров с Россией и назначении Чрезвычайного и Полномочного Посла была довольно вялой. Гораздо большее оживление вызвала неожиданная проблема с мундиром первого в истории Японии вице-адмирала. Министры, словно сговорившись, сотворили из этой проблемы то, что более легкомысленная Европа назвала бы балаганом. Один за другим на заседаниях правительства представлялись эскизы обмундировки будущего посла – причём всякий раз большинством голосов представленные проекты благополучно проваливались. В столице возник необычайный спрос на художников и портных, от которых требовалось изобрести достойный Японии мундир её первого вице-адмирала.
Оживлённую дискуссию и перепалки по этому поводу прервало только категорического заявление капитана итальянского коммерческого судна, на котором посол должен был отправиться в Европу.