— И переступим! — выкрикнул Чернобай и скрестил со Звенигорой сабли.
«Скверное дело: я один, а их трое, — подумал Звенигора, отбивая первый выпад Чернобая. — Совсем скверное… Вот если судьба поможет мне одолеть Чернобая, холопы сами удерут отсюда».
Он стоял на ступеньках, на голову выше противника. Лязг и скрежет сабель разносились в тихом морозном лесу. Сильная и ловкая рука метко отбивала короткие, но опасные выпады Чернобая. За спиной слышались перепуганные крики и плач девушек,
Под натиском Звенигоры Чернобай немного отступил. Его хищное лицо с тонким длинным носом и закушенной губой застыло от напряжения и походило сейчас на маску, из груди порой вырывался натужный хрип. Чернобай, видно, смекнул, что перед ним искусный боец, и сотнику стало душно. Левой рукой он рванул ворот кунтуша.
— Жарко стало, Чернобай? Подожди, станет ещё и холодно! — насмешливо промолвил Звенигора, зная, как насмешка выводит противника из равновесия.
— Ты знаешь, как меня звать? — вскрикнул удивлённый Чернобай.
— А почему бы и нет? Такого видного казака да не знать! — издевался Звенигора, ни на миг не спуская взгляда с сабли противника. — Запорожцы помнят, как ты приезжал в Сечь от Дорошенко. Жаль, что не снесли тогда твоей головы — не торговал бы теперь нашими девчатами!..
Лицо Чернобая перекосилось, смертельно побледнело.
— Хлопцы! — прохрипел он.
Что-то просвистело в воздухе. Звенигора не успел отклониться, и тугая петля сдавила ему горло. Он хотел перерубить аркан саблей, но сильный толчок свалил его на пол. Парни вырвали саблю из руки, наставили пистолеты. Сзади послышался отчаянный девичий крик.
Тяжело дыша, Чернобай наклонился и прошипел в лицо:
— Ну, собака, попался? Теперь мы поговорим иначе!
Они смотрели в глаза друг другу. Чернобай злорадно кривил в усмешке тонкие губы. На его бескровном лице застыло выражение жестокой радости.
Звенигора знал: Чернобай ни за что не оставит в живых свидетеля своего гнусного преступления. И никто не узнает, куда делся казак, что с ним произошло. Зря будет выглядывать его больная мать из окошка хаты в далёкой Дубовой Балке, напрасно будет ждать известий кошевой Иван Серко…
А Чернобай, словно читая его мысли, цедил сквозь зубы слова, которые терзали сердце, как грязные когти рану.
— Мальчишка! Сопляк! Кому ты вздумал стать поперек дороги? Ха-ха-ха! Чернобаю! — Он говорил о себе в третьем лице. — Надо быть последним дурнем, чтобы решиться на такое! Я вижу, ты уже каешься. Тебе не хочется умирать. Ещё бы! Ты уже понял, что за ошибку — стать на пути Чернобая — ты рассчитаешься своей дурной головой! Ты ведь уже жалеешь, что вступился за тех пташек! — Он кивнул головой на ветряк, где один из парней снова связывал девушек. — Тебя мучает мысль, что никто никогда не узнает о твоей смерти… И не узнает! Ты скоро отправишься на тот свет!.. С моей помощью, конечно!.. Ха-ха-ха!..
Звенигора вздрогнул от этого хриплого смеха, как от прикосновения гадюки. Понимая, что терять уже нечего, он внезапно рванулся и ударил врага ногами в живот. Чернобай вскрикнул и кубарем покатился по земле.
Его парни кинулись на Звенигору. Один рукояткой пистолета с размаха ударил по голове, другой, бросив девчат, навалился всем телом, заломил казаку руки назад.
— Не убивайте! — крикнул, корчась, Чернобай. — Я сам!
Парень помог ему подняться. Согнувшись и держась за живот, он медленно подошёл к Звенигоре, выхватил из ножён короткий татарский кинжал. Перекошенное от боли и злости лицо посинело, как у мертвеца, оскалилось неестественно дикой гримасой.
«Куда ударит? В сердце? В живот? Или перережет горло?» — мелькнула в голове казака мысль.
Почему-то совсем не чувствовал страха. Словно не о его жизни шла речь. Тело казалось чужим, деревянным. Только снова в мозгу, как молния, мелькнула мысль: «А поездка в Турцию? Что подумает Серко? Ведь он никогда не узнает, что со мной случилось… А мать? Бедная моя!..»
Но Чернобай не ударил. Подержав кинжал в руке, скользнул взглядом по кустарнику и крикнул парням:
— Хлопцы, мигом очистите ровненький граб и хорошенько заострите — посадим эту стерву на кол! Да быстрее!
Парни выхватили сабли и побежали к лесу.
В это мгновение со склона донёсся резкий свист. Потом повторился. Кто-то, очевидно, подавал сигнал тревоги…
— Назад! — крикнул Чернобай, и парни подбежали к нему. — Бросьте его на коня! Возьмём с собой. Сейчас некогда. Но, клянусь пеклом, он у меня ещё сегодня будет корчиться на колу!
Сопя и ругаясь, парни подхватили Звенигору, взвалили на коня, арканом связали ноги, крепко приторочили к седлу. Потом то же самое проделали с девушками.
Подъехал всадник.
— Что там? — тихо спросил Чернобай.
— Кто-то едет по склону вверх.
— А, черт! Заткните ему рот, а то, не ровен час, начнёт кричать.
Звенигоре всунули в рот шершавый вонючий кляп. Дышать стало тяжело. От удара пистолетом гудела голова.
— Ну, айда! — Чернобай вскочил на коня. — Митрофан, береги мне его как зеницу ока. В случае опасности нож под ребро. Чтоб и не пикнул!
Отряд рысью выехал на лесную дорожку, что петляла меж голых деревьев. Никто не разговаривал, только глухо топали копыта.
Вскоре началась степь. Густые сумерки окутывали землю.
Луна ещё не взошла, и холодное зимнее небо серым колпаком опускалось сверху.
У Звенигоры затекли завязанные ноги и руки. Вонючая тряпка не давала дышать. Он старался вытолкнуть её изо рта языком, но только наглотался шерсти.
Дороге, казалось, не было конца. Около полуночи остановились в редком кустарнике. Чернобай пропал в темноте и вскоре возвратился в сопровождении всадника, в котором Звенигора узнал татарина.
— Езжайте за нами, — приказал Чернобай парням, а сам с татарином поехал впереди.
Они спустились в глубокий овраг, где горел костёр. По склонам паслись стреноженные кони. На холодной, промёрзшей земле сидели и лежали люди — захваченные в полон мужчины, женщины, подростки. Возле них с обнаженными кривыми саблями ходили татары-часовые.
Заметив прибывших, от костра поднялись двое, придержали коней у Чернобая и сопровождавшего его татарина.
— Али, — обратился к нему Чернобай, — смотри товар, у меня времени мало.
С этими словами он кивнул парням, чтобы сняли с коней девушек. Бледные от страха и переживаний, они испуганно смотрели на татарина, который зацокал языком и расплылся в радостной улыбке.
— Ай-вай! Якши! Дуже допре! — путал он татарские и украинские слова. — Якши ханум! [13]Ага [14]знает толк! Недаром моя делал такой опасный поход. Будет чем продавать в Кафу! [15]
Он подошёл к девушкам, грязными пальцами поднимал их подбородки и, цокая языком, заглядывал в глаза. Несчастные онемели от страха, вздрагивали от омерзения, но Али не обращал на это никакого внимания.
— Ай-вай! Якши ханум, — удовлетворённо повторял он. — Спасибо, мий дорогой труже, спасибо, ага Петро!
— Товар для ханского гарема, — сказал Чернобай. — Плати деньги, Али!
Покрытое оспой лицо татарина сразу стало суровым, непроницаемым. Глаза сузились.
— Сколько?
— По полторы тысячи цехинов! [16]
Али проглотил слюну, словно подавился.
— По пятьсот.
Чернобай отрицательно покачал головой.
— По шестьсот. — Али облизал языком пересохшие на морозе губы.
— Ты выручишь по три тысячи, Али. Я знаю. Таких девчат ещё никогда не продавали ни в Кафе, ни в самом Стамбуле. Они стоят больше, чем все твои невольники. — Чернобай скосил глаза в ту сторону, где ясырь. Мне они тоже не даром достались…
— Знаю, каждый охотник, выходя на охоту, рискует… Но денег ты за них не платил.
— Не стоила б овчинка выделки… Так какое твоё последнее слово?