– Считайте это последним желанием Лэм.
– Но, я имею в виду, Джилиан, это должно быть очевидно. – Харгрейвс остановился и похолодел, поняв, что зайдя слишком далеко, может оказаться без работы на «Лэм на заклание». Для этого он еще недостаточно надрался, спасибо. Он, конечно, знал о Лэм, кое-что не подлежащее гласности, например, происхождение ее семьи. Но если ее прижать, она станет безжалостной.
– Я знаю все об этом, – призналась Джилиан. – Боюсь, что именно это и привлекло меня. Вызов.
– Господи, да почему же я не могу быть вызовом?
– Вы – вызов? Здесь нет никого моложе восьмидесяти, кого бы вы не трахнули, с их согласия, разумеется.
Ее желто-коричневые глаза заблестели, когда она представила эту картину. Потом она сосредоточилась на Харгрейвсе, и он вдруг пожалел, что в зале нет лазера, выдержать который было бы гораздо легче, чем ее взгляд.
– Что говорят о Ройсе? – поинтересовалась у него Джилиан.
– «Роли изменились», – процитировал он воображаемый заголовок. – Автора колонок опрашивает телерепортер. Никаких комментариев, Флит-стрит рыдает.
– Харгрейвс, вас спрашивает любимица миллионов.
Он оглядел ее с ног до головы: облегающее белое платье из легкого материала, подчеркивающее ее формы и мерцающее под объективами телекамер, ухудшая качество изображения. Жаль, что это предназначалось Ройсу Коннелу.
– Про него почти ничего и не говорят, дорогуша, – уверил ее Харгрейвс. – А все из-за того, что у него до сих пор нет личной жизни.
– Что, и мальчиков нет?
Харгрейвс надул щеки:
– Это исключено, милочка.
– Ну расскажите же что-нибудь.
– Нечего рассказывать. Даже молодые прожигатели жизни молчат, а я их всех знаю. Просто ни звука.
– Вы уходите от разговора.
– Я говорю сущую правду, а вы никак не поймете, что это случается с Харгрейвсом только тогда, когда он начинает пить.
На улице, недалеко от поворота, погасли огни подошедшей автомашины.
– Это он. Я его предупредила.
– Он что, не любит фотографироваться?
– Когда ты номер два, Харгрейвс, надо позаботиться, чтобы фотографировали только первый номер. – Она направилась к двери. Харгрейвс смотрел, как у нее при ходьбе покачиваются бедра. И вообразить нельзя, чтобы такая роскошная женщина была еще и такой талантливой. И потратить все на парнишечку Коннела!
– Мистер Харгрейвс?
Высокий мужчина, стоявший рядом с ним, говорил с американским акцентом. На нем был американский смокинг темно-синего цвета, огромный желтый галстук-бабочка и сорочка с жабо.
– Мы разве встречались? – спросил Харгрейвс.
– Нет, но ведь это очень легко исправить, – ответил мужчина. У него было очень располагающее, открытое лицо. Харгрейвс почему-то решил, что он аферист. Надо будет спросить у Нунана об этом субъекте.
– Это, конечно, так, но стоит ли? – заметил журналист.
– Это может быть для вас выгодно, – пообещал американец.
– Да что вы? – Харгрейвс мысленно поздравил себя с тем, что определил афериста по одной внешности, даже до того, как тот открыл свой паршивый рот. – Мы говорим о материальной стороне дела, не так ли?
– Да, и об этом тоже. В том смысле, что информация может приносить людям вашего типа весьма большие барыши.
– Горю желанием узнать ваше имя, молодой человек.
Американец протянул руку.
– Джим Вимс, сэр. Рад познакомиться.
Для Ройса Коннела это было внове, и он совсем не был уверен, что ему это нравится. Даже если пренебречь вопросительными взглядами, словно говорившими: «Ну разве они не отличная пара?» Коннела не приводила в восторг необходимость играть вторую роль после телезвезды, настолько доступной, что каждый считал своим долгом по-родственному поболтать с ней.
Карьерой Коннел был прежде всего обязан своим умением привлекать внимание средств массовой информации к тому, кто был сейчас его начальником. Фотографии почти всегда были одинаковы: какой-нибудь посол или генерал на переднем плане с важной улыбкой на лице, а с самого края приятный симпатичный моложавый мужчина с едва заметным ироническим выражением. Если бы Ройс коллекционировал свои служебные фотографии, такие снимки повторялись бы без конца, менялись бы только лица в центре.
Но он не работал на Джилиан Лэм, напомнил себе Ройс. Его отношение к ней было тайной от всех и дилеммой для него самого. Может быть, люди, беспечно относящиеся к грязным делам, и не были бы так смущены, как он. Не исключено, что слухи, которые разносились во время этого приема Би-би-си, как всегда циничны.
– А кто этот симпатяга с Джили? А этот, если присмотреться, может быть ее отцом.
– Таскается с ней уже несколько месяцев.
Как несправедлива бывает молва и как легка на обвинения. Он знал, например, что Джилиан не считалась «слабой на передок», совсем нет. А сам он, как знал Ройс, добился того, что все гадали, кого он предпочитает – женщин или мужчин. Эта игра в «угадайку» преследовала его все годы работы в загранслужбе. Время от времени он злился на это, но, как и во всякой игре, его забавляла мистификация. Бог – свидетель, не так уж много радостей в карьере, которая волей-неволей и с каждым годом все больше обязывает подвигать политических назначенцев.
– То, что ее повсюду сопровождает американский дипломат, подрывает доверие к ней как к репортеру, правда?
– Я даю им шесть месяцев. Через это время она съест его живьем.
– А я даю им шесть недель, и через это время он разобьет ей сердце.
Сегодняшнее сборище было просто создано для слухов – их спектр от рассчитанной утечки информации до злобного шипения отвергнутого любовника. Большой прием по случаю Четвертого июля в воскресенье – вариация этой тусовки на более высоком уровне. Прием будет стоить посольству гораздо больше, чем это мероприятие обошлось Би-би-си. Да еще придется привлечь всевозможные силы служб безопасности, а Би-би-си, если даже они об этом подумали, добавили пару частных копов – и то только для того, чтобы сдержать любопытных у входа.