Харгрейвс сложил кончики пальцев вместе.
– Глеб, лесть всегда выручала тебя, но со старым Харгрейвсом это не пройдет.
– Зачем мне льстить тебе, – ответил Глеб. Он сделал знак официанту, чтобы тот сменил тарелки. – На самом-то деле именно ты и должен льстить мне, – продолжал он, – хваля мою шпионскую сеть за точность работы. – Его глаза расширились, словно предостерегая Харгрейвса от острот. – Правда, правда. Говорят, ты начал разнюхивать грязные дела, связанные с этой бандой в Уинфилд-Хаузе. Это относится к воскресному приему у них?
– Какая грязь, черт возьми? – Англичанин потягивал свой сухой «Мускадет», все еще холодный, хотя его давно налили. – «Лэм на заклание» грязью не занимается.
– Извини, это что – справочный материал?
– Так, по нескольким педикам, которые привлекли интерес Джилиан.
– А мне говорили, что мисс Лэм интересует только Ройс Коннел.
– Тебя чертовски хорошо информируют, а, Глеб?
Русский отмахнулся от этой реплики, будто это был комплимент. Он и Харгрейвс уже несколько лет регулярно скрещивали шпаги в словесных поединках. Сценарий был одним и тем же. В начале ленча, накачиваясь виски и белым вином, журналист прикидывался твердым орешком, который трудно было расколоть. В середине беседы, сдобренной мягким кларетом или бургундским, из него начинала просачиваться информация, как вода из корабля с пробоиной. Не вся она была правдоподобной, но к коньяку он доходил до таких интимных подробностей, что Глеб из чувства стыда пресекал этот душевный стриптиз. Нет, говорил он себе сейчас, это не стыд, а просто внутренний прием опытного рыболова.
Нельзя брать слишком много рыбы из одного пруда – это может вспугнуть рыбу. Не выуживай слишком много из этого чертова старика Харгрейвса, не то он запомнит... и пожалеет.
В конце концов, ловля рыбы была профессией Глеба или, поправил он себя, чем-то в этом роде. В Первом главном управлении КГБ отдел Глеба занимался животноводством – разводил высокого ранга агентов. Сначала надо было отыскать такие редкие экземпляры. Потом создать такие условия, чтобы они покинули стадо и начали пастись самостоятельно.
Глеб вдруг понял, что слишком пристально смотрит на Харгрейвса. Он сделал знак официанту, чтобы тот наполнил их бокалы. «Мускадет» закончился.
– Еще бутылку?
– Нет, нет. Той бутылки «Фиджеака», которую ты попросил открыть, мне вполне хватит.
Когда появилось горячее, оба обрадовались. Блюда в «Булестине» могли быть лучше или хуже, но сервировали стол всегда красиво. Сейчас подали мясо-шароле, с тонкими, как осенние листья, ломтиками; стебли были сделаны из петрушки. По краям был зеленый салат, а внизу – кубики заливного мяса и крохотные хрустящие и острые корнишоны.
– По правде говоря, – сказал Харгрейвс, начиная выплескивать информацию, – ты никогда не догадаешься, кем больше всего интересуется Джилиан.
– Кроме Коннела?
– Кроме Коннела, с которым уже все ясно. – Русский наморщил лоб. Морщины на его лице появлялись в самых неожиданных местах, выражая готовность принять любую новость, хорошую или дурную, и тут же на нее отреагировать.
– Кто-то незнакомый?
– Один из этих таинственных людей с прикрытыми лицами, которые разгуливают по улицам Лондона, – сказал Харгрейвс выспренне. Современные английские журналисты, вынюхивающие как слухи, так и серьезные новости, предпочитали более динамичные фразы, обращаясь к красивым оборотам родного языка, особенно из викторианской эпохи, разве что из ностальгии.
Морщинки сбежали с лица Пономаренко.
– А, тогда мне жаль эту леди, – сказал он. – Этот город... – Он покачал головой, но оставалось неясно, признак ли это сожаления или удивления.
– Ты знаешь, Харгрейвс, возможно, даже лучше, чем я, что некоторые города в этом мире будто специально предназначены для того, чтобы притягивать определенный тип авантюристов. Сингапур, а? Гонконг. А на Западе – конечно, Вена, и Цюрих, и Лиссабон, и Лондон. Да, да, ваш Лондон. Этот город стал центром интриг. – Он улыбнулся сказанному. – Если напишешь колонку, так и быть, за последнюю красивую фразу я с тебя денег не возьму.
– Интриги? – Харгрейвс, несмотря на выпитое, по-прежнему сохранял отдаленное карикатурное сходство с Пономаренко, хотя был заметно более помятым. – Расскажите мне все, черт возьми. Если об этом кто-нибудь узнает, это будет...
– Э, нет. – Русский предостерегающе поднял вверх указательный палец. – Я знаю, какой гнусный ярлык вы, писаки, приклеили мне, благородному представителю вашей собственной профессии, если в этих словах нет противоречия. Но я уверяю тебя, со мной все ясно, как и с Ройсом Коннелом. Люди, о которых я говорю, не люди, а шифры. Призраки. Они беспрепятственно просачиваются в Лондон и ускользают из него, чтобы участвовать в авантюрах, которые поражают самое богатое воображение. Они крутятся вокруг денег, предпочтительно наличных. Но в этом они мало отличаются от нас, бедных поденщиков, а?
– Ну, рассказывай дальше, черт возьми. У меня уже слюнки потекли.
Лицо Пономаренко выразило полное безразличие.
– Я могу быть уверен, что ты не повернешься резко назад?
– Для чего? Ну конечно нет, черт.
– А теперь медленно и только по моей команде повернись. Вон там, в дальнем углу за лучшим столиком, который я никогда не выбираю, чтобы не быть слишком на виду, сидит мужчина. Приготовься, но пока не поворачивайся. Он слушает своего сотрапезника и оглядывает комнату. Он довольно молод, до сорока, полноват, с очень подвижными глазами и высоким лбом, на который спадают жесткие спутанные волосы. Ну просто копна волос. Давай!
С самым непринужденным видом Харгрейвс поднял палец, показывая на какую-то деталь на потолке, потом устремил взгляд в направлении руки, словно изучал невидимое архитектурное украшение. Посмотрев в сторону, он увидел человека, о котором шла речь.
Он увидел именно то, что описал русский. Мужчина без каких-либо примет, невыразительный, как поношенный пиджак. У него были торчащие усы, как из стальной проволоки, и дебелое лицо, будто никогда не видавшее солнца, что так просто в дождливом Лондоне. Но не это делало его похожим на призрака. Харгрейвс понял, что это не одно лицо, а физическое воплощение нескольких подобий.