– Я мог бы объяснить, что просто не счел нужным посоветоваться с...
– Так это еще хуже, ваше превосходительство, извините меня за прямоту. Посол, который действует без консультаций – балласт или, как в вашем случае, – слишком недавно на своем посту и неопытен. Но эту причину с готовностью приму я, а не публика.
Бада Фулмера замутило. Неужели всю оставшуюся жизнь ему придется терпеть такое? Неужели всегда ему будут говорить, что он не внушает доверия? Не будут позволять принимать решения? Всего несколько минут назад, до этого разговора, он чувствовал, как расцвело в нем ощущение собственной силы. Люди вскакивали при его появлении. И вот ушат холодной воды...
– Кстати, уж коль скоро мы об этом говорим, ваше превосходительство, – добавил Коннел, – еще один совет вам и госпоже Фулмер. Я не хочу упоминать о том, чего нам стоит прием Четвертого июля в смысле человеческих усилий, которые мы могли бы направить на другие дела. Но даже обеспечение безопасности... – Коннел покачал красивой головой.
Бад встрепенулся.
– Я опасался этого. Уж очень на виду.
– Слишком много известных людей. Большая вероятность нападения, похищения. Вам все это известно не хуже меня. – Заметив, что Фулмер реагирует с пониманием, Коннел продолжал: – Когда все это закончится, и, Бог даст, успешно, может, вы потолкуете с миссис Фулмер? Вы оба – пример для нас. И конечно, для англичан, думаю, об этом можно и не говорить? Беря пример с вас, и мы сможем улучшить нашу работу.
– А что насчет Вимса?
– Боюсь, придется подождать до понедельника, как вы думаете?
Бад Фулмер важно кивнул и поднялся. Хотя Коннел был почти шести футов роста, рядом с послом он казался невысоким.
– Вы сказали, что он работает в «Фулмер Сторз»? – спросил Коннел. – Но разве вы не главный акционер?
– Вообще говоря, пока я посол...
– Конечно, но вы же можете оказать давление.
– Чтобы убрать Вимса?
– Что-то вроде того. Это может служить контругрозой.
– У меня нет права голоса, – наконец признался Фулмер.
– А Вимс знает об этом?
– Ройс, – с трудом выдавил Бад, – об этом знают все.
Во время ленча Шамун прошел по Саут-Молтон-стрит и как обычно поглазел на витрины бутика Бриктон. Процедура уже устарела, и ее надо было менять, но он чувствовал себя неуютно, работая и на Моссад, значит, и это тоже нуждалось в коррекции.
Зачем сейчас беспокоиться об этом, спрашивал он себя, идя к кофейне, где должен был дождаться толстухи. Единственное, что заставило его пойти в американскую армию и вызваться работать в разведке, – это убеждение Моссад в том, что затея внедрить урожденного американца, воспитанного христианином, в истэблишмент США – не просто хороша, но даже великолепна. Это было много лет назад, но только в Лондоне Моссад впервые захотела получить назад должок. До сих пор никто из израильской разведки никогда не выходил на Шамуна: исключением были редкие «визиты вежливости» Бриктон. Но за последний год она включила Шамуна в разряд действующих двойных агентов, и это стало стеснять его.
«А почему стеснять?» – спросил он себя, усевшись за столиком и заказав кофе. Было прекрасно чувствовать себя посторонним. Классическая позиция. Но ему было плохо без дружбы Неда.
Факт, что ни он, ни Нед Френч не заводили легко друзей. Он знал: что-то происходит между Недом и Джейн Вейл. Когда это началось, он учуял сразу, сделал вид, что это его не касается. Но это заставило его думать о дружбе. Неда и Джейн заметно тянуло друг к другу, это чувствовалось. Но что связывало его с Недом?
Он не ревновал к Джейн. Они с Недом не гомосеки. Не питал Нед и отеческих чувств к молодому симпатичному офицеру, таких, какие часто возникают у старших к младшим: защитить, пожурить, похлопать по плечу, помочь в карьере, познакомить с влиятельными людьми, – погоди, завтра займешь мое место... Ничего менторского.
Они оба были слишком умны для разведки армии США, и это сблизило их. Они также знали гораздо больше, чем было нужно для работы по защите благоденствия Америки; это отличало их от других сотрудников.
И все же, подумал Шамун, увидев расплывшийся силуэт Бриктон в проеме двери, если я стану тройным агентом, то смогу сослужить Неду хорошую службу. Стоит попытаться.
Рыжеволосая долго стояла у стойки, разговаривая с хозяином, а потом сказала:
– Гино, эти бутерброды осточертели. Пойду-ка я на улицу, поем в нормальном ресторане.
– Брики, bambina, mangia bene[58].
– Манжиа, манжиа. Ты говоришь, как моя мать. – Она вышла из кофейни. Шамун встал и увидел, как она вошла в соседний кофетерий. Через пять минут он вошел туда и сел за один столик с ней, не поздоровавшись.
– Nu, Moishe, wus noch?[59]
– Арабская любовница во что-то впуталась.
– Рассказывай.
– Она говорит, что они в панике. Трое их лучших людей пропали уже много времени назад, накануне большой заварушки, то есть этого чертова приема у миссис Фулмер в воскресенье.
– Это все?
– Нет, не все. Еще хочу сказать, что отказываюсь быть посыльным у твоих пустоголовых агентов.
– Извини, но была срочная необходимость.
– У тебя все срочно. Ты меня превратила в mishegas[60] со своими срочностями.
Толстуха улыбнулась, и на щеках у нее появились такие глубокие ямочки, что она могла бы засунуть туда целиком большие пальцы.
– Когда ты говоришь на идише, остается только смеяться, Мойше. Правильно было бы сказать – meshuge. Я превращаю тебя в meshuge. Mishegas обозначает любое сумасшествие во множественном числе.
– Нет, правильное слово было бы «Моссад».
Лицо Бриктон помрачнело.
– У тебя слишком длинный язык, малец. – Она оглянулась. – Есть проблемы с воскресным пикником?
– У нас все в порядке.
– Я верю в тебя, парень. Ты и Нед Френч достаточно толковы для такого дела. – Она подмигнула ему. – Позволь предложить тебе чизбургер с датским сыром. Вот это meshuge.