– Карлсон, – ахнула она. – Что ты здесь делаешь днем? Или домой не попал?
Он обернулся и виновато посмотрел на Эльвиру. Глаза его были несчастными, как у побитой собаки, и какими-то больными.
– Извини, – сказал мистралиец, и она услышала, что голос Карлсона дрожит, будто он собирается вот-вот заплакать. – Я не хотел тебя беспокоить, но… это единственное место, куда я могу безошибочно телепортироваться. Я уйду, как стемнеет.
Эльвира бросила в кресло пелерину, перчатки и шляпку и подошла к нему.
– Что случилось? У тебя опять неприятности? Я могу чем-то помочь?
– Вряд ли, – вздохнул Карлсон и снова виновато посмотрел на нее. – Просто сегодня я услышал о себе очень много неприятных и обидных слов… и, что самое противное, это все совершенно справедливо.
– От начальства попало? – пожалела эльфа Эльвира. – Ну не переживай так. Хочешь варенья?
– Хочу, – печально кивнул Карлсон. – А у тебя есть варенье?
– Есть, – засмеялась Эльвира. – Я сегодня специально купила на случай, если ты вдруг прилетишь.
Гость грустно улыбнулся:
– Как в сказке? «Я самый тяжелый больной в мире»?
– Совершенно верно. А я буду тебе родной матерью и стану лечить вареньем, – снова засмеялась Эльвира и ласково потрепала беднягу по челке. – А потом ты успокоишься и пожалуешься мне на свое бессердечное начальство, а я тебя пожалею.
– Спасибо, – снова улыбнулся он и спрыгнул с подоконника. – Приятно, что хоть кто-то рад меня видеть и готов посочувствовать. Хотя, в общем-то, жаловаться мне особенно не на что, сам виноват…
– Виноват или нет, все равно неприятно, когда тебя ругают. Давай я прикажу подать чаю, а ты пока спрячься в ванной, чтобы слуги не увидели. Только сиди тихо и воду больше не кипяти.
В королевской спальне было сумрачно, хотя на улице вовсю еще светило солнце. Тяжелые темные шторы были плотно задернуты, чтобы свет не раздражал его величество, которого нервировало решительно все. В том числе и эти самые шторы, за которыми не видно было солнца, а Шеллара III как никогда живо интересовало, скоро ли проклятое медлительное светило склонится к закату. На закате должен был прийти придворный маг с очередным обезболивающим заклинанием, и этого момента король ожидал как великого блага. Он уже успел сто раз проклясть свое патологическое трудолюбие, свои бредовые идеи насчет заседания, изобретателя стимулирующего эликсира, всех своих министров и персонально графа Монкара, покойных членов Комиссии, растяпу-дядюшку, собственное скудоумие и несообразительность, небрежное отношение к хранению доспехов и уходу за ними, и в особенности неизвестного стрелка, имя которого так и не попало в историю.
Король пребывал в одиночестве – так как ему стыдно было стонать при подданных, то он всех выгнал вон. Дурманящее действие эликсира, которым его напоили после заседания, давно закончилось, оставив только тяжесть в голове. А боль вернулась. Шеллар пытался как-то с ней бороться, отвлекаться, о чем-нибудь размышлять, но ни о чем постороннем думать не получалось. Мысли перемешивались, обрывались и тут же расползались, а обмануть боль не удавалось. Отчаявшись сосредоточиться хоть на чем-нибудь, король прикрыл глаза и просто стал ждать заката. Он лежал в тяжелом, душном полузабытьи, прислушиваясь к дергающей боли в воспаленной ране, и мысленно упрекал себя в малодушии. «С Элмаром такое бывало много раз, – уговаривал он сам себя. – Это не страшно. Можно стерпеть не скуля. Неужели я хуже кузена? Неужели слабее этого несчастного мистралийского барда, который молчал, когда ему крошили руку хлеборезкой?» Уговоры помогали мало. Примеры терпения и мужества, которые его величество сам себе приводил, тоже не были достаточно эффективными. Он то и дело стискивал зубы, стонал вполголоса и мысленно осыпал ругательствами темные шторы, через которые не видно было, скоро ли закат, а также свое патологическое трудолюбие… и далее по кругу.
Услышав, как скрипнула дверь, король приоткрыл глаза и увидел, как кто-то тихонько входит в комнату.
– Мэтр? – с надеждой позвал он, подавив очередной стон.
– Нет, – негромко ответил вошедший и направился к стульчику Мафея. – Это я.
– Жак… – неуверенно выговорил Шеллар и замолк, не зная, что сейчас услышит в ответ. То ли его личный шут пришел, потому что простил, то ли решил высказать все, что думает о таких друзьях, перед тем, как уйти навсегда…
– Угу, – гость взгромоздился на стульчик, поставив ноги на перекладину, точно как Мафей, и, дотянувшись до тумбочки, зажег свечу. – Пусть будет светлее, а то не видно ничего. Вам не мешает?