— Петька!
Мальчишка, черный, как соседский кот, копался в пепле.
Петька приподнялся, посмотрел на Сашку и захлюпал носом.
— Иди-кося, сынок, я тебя в ручье помою!
— Ща! — ответил парнишка, но не шел. Он почесал в раздумье голую черную ногу, всхлипнул еще горше и принялся еще быстрей, торопливо, пока не увел его Сашка, раскидывать золу.
Он искал свой красный паровоз.
ЗНАТОКИ
Рассказ
Дорога из гостей — дорога скучная.
Иван Егорыч словом не обмолвился с родным сыном, пока они битый час тряслись в утреннем автобусе. Да и как тут говорить, когда кругом люди, это не то что бывало вот на такой же зимней дорожке да на лошадке! Лег, веселенький, бочком в сенцо душистое, зажмурился до дома и вспоминай, чем поили-кормили, кто чем хвастал, а лошадь сама дойдет… А сейчас еще и думы про оставленное хозяйство занимали его: как-то там соседка управлялась эти дни? Ничего такого произойти не должно, но кто его знает…
Сын, Петька, тоже был угрюм. Вчера они поссорились с дочкиным мужем, с хозяином дома, растопырились из-за какого-то кино про сыщиков — дерьма-то! — и хоть водой разливай. Хозяин сказал, что все это враки и что все сыщики, даже те, что с собаками, толком не умеют работать, только хлеб переводят, а собаки их — тоже им чета — лишь углы мочат. Петьке такое не занравилось. Петька — курсант милицейской школы, спит и видит себя только сыщиком, ну и обозвал своего шурина дураком.
Скандал вспыхнул разом. Шурин Петьку за грудки да под себя, а тот снизу кричит: я ведь прием применить могу!.. Родня называется. Мать осталась там мир наводить, а они убрались пораньше.
На подходе к дому Иван Егорыч сказал сыну:
— Я завтра в город с картошкой — есть договоренность насчет машины, а ты тут подомовничай денек-другой. — Он глянул вперед и крякнул: — Вон Александра бежит, обрадовалась, что приехали, будто умаялась.
Но соседка бежала с другим.
— Иван! — вытаращила она глазищи и схватилась за щеки. — Ведь у вас нынче воры были в дому! Прихожу утром…
Иван Егорыч нахмурился, отстранил соседку и прибавил шагу.
Замок был не тронут. На дворе висело кое-какое бельишко, оставленное на веревке, и, замерзшее, колотилось на ветру. Вошли в сени — ничего подозрительного. Отворили дверь в дом, и сразу понесло улицей. Иван Егорыч прошел к печке, и все стало ясно: оба стекла в летней и зимней раме были высажены. По огороду — от полевой стороны до окошка ломился кривой след по сугробам. Всюду валялись стекла — на столе, на плите, хрустели на полу. Кухонный шкап был открыт. На полу, на радость мышам, валялись макароны, крупа, сухари. Пока ничего пропавшего не было. Он прошел за перегородку, перебрал одежду в шкапу — все на месте. Обошел весь дом и понемногу успокоился: унесли только бутылку водки. В голове никак не укладывалось, почему земля носит таких дураков — из-за бутылки водки вломиться в дом… Он стал задумчиво сметать стекла со стола на пол.
— Стой! — рявкнул Петька и оттолкнул батьку от стола, как от заминированного поля. — Ты с ума сошел!
— Чего такое? — растерялся отец.
— Следы сметаешь? Чего, чего…
И уже тише Петька проворчал что-то обидное, похожее на «неуча» или вроде этого.
— Ничего не трогай! — резко повернулся Петька, так, будто крикнул: «руки вверх!»
Он кинулся в правление вызывать следователя, а отец принес из сарая мешки, спустился в подвал и стал набирать картошку.
Слухи прошли, что у эстонцев нынче неурожай и картошка на рынке в хорошей цене.
Петька вернулся не скоро. Иван Егорыч уже набрал пять мешков картошки, средней, чистой, ходовой.
— Петька! Плиту затопи, картошки скотине надо варить!
— Нельзя тут топтаться! — с сердцем отозвался сын.
— Завертит-твою-в-дугу-деда-мать с твоим следователем! — выложился Иван Егорыч в подполье.
— Не матерись! — увещевал сын сверху. — Есть вареной полчугуна. И хлеб есть.
Иван Егорыч вылез. Сам приготовил пойло корове, надавил картошки курам. Понес.
— Хоть печку в той половине затопи, сдохнем, как тараканы в крещенье! — это крикнул уже от порога.
Петька затопил круглую печку в другой, чистой половине избы, а сам все посматривал на дорогу — не идет ли следователь.
— Жди его! Только ему и дела, что по нашим окошкам елозить! — съязвил Иван Егорыч. Он снова полез в подвал добирать картошку.
Следователь Дубинин нагрянул в деревню скоро. Это был уже не мальчишка — давно за тридцать. Держался с достоинством. Он, оказывается, уже зашел в главную службу деревенской информации — в магазин и узнал, что у Ашахминых всю ночь гудели городские гуляки, дружки. От медсестры узнал, что младшего Ашахмина порезали ножом. Несильно. Ни медсестре, ни следователю парень так и не сказал, кто порезал. Дубинин побился с ним и отстал. Он твердо решил, что этот парень — щуплый, в очках с сильными линзами — не мог вломиться в дом. Возможно, считал следователь, его и порезали за то, что он струсил и не пошел. Не перекрещивается ли тут одна из тропок, которая приведет к многочисленным дачным кражам? Этот вопрос заставил Дубинина отнестись к делу самым серьезным образом.