Выбрать главу

— Рядки! — радостно крикнул опять Васька.

Старик улыбнулся через плечо, шевельнул ладонью бороду и не удержался — потрогал гармошку.

К рядковскому плесу подлетели в пене прибрежной волны. На берегу еще издали заметили лодку. Люди — их было обидно мало — останавливались, смотрели из-под ладоней, и никто не ошибался в предположениях, все знали — это Ерофеич. Видели, что он сидит на носу с гармошкой, но мотор приглушал ее да и волна шипела о гальку, но когда Васька заглушил мотор метрах в ста от прибоя и лодка заскользила по инерции, гася скорость, все услышали знакомую песню:

В такую шальную погоду Нельзя доверяться волнам…

— На вот, держи! — достал Ерофеич рубль и подал Ваське. — Сбегай в магазин, купи, чего послаще, а лодку из виду не упускай, озорников-то и тут хватает.

* * *

Некрутой, но затяжной подъем год от года все трудней давался Ерофеичу. Было время — гармошка на груди, песня в горле — и без остановки всходил от самой лодки до верха, а тут вдруг одышка и присесть тянет. Но нельзя Ерофеичу форс убавлять — позор разудалому рыбаку! Много ли таких ныне, что невест вырывают? Поди-ко поищи… Одолел коварный берег, пора гармошку расстегивать, а он копается в мехах — передышку незаметно устроил. Поглядывает исподлобья. Вот прутся к озеру дачницы с тазами. На другом конце Рядков женщины платками пестрят — пошли за деревню, прямо на деревянный шпиль, что торчал меж берез. А поблизости молодежь — руки, как плети, куда деть, не знают, вот и поталкиваются. Кому рук не хватает — ногами пинают друг друга, ум вколачивают не в то место… А так хорошие с виду ребята, здоровые, упитанные, вот только ругаются нехорошо…

Шесть парней — один к одному здоровяки — даже не посторонились и не потому что не хотели уступить, а потому что были заняты друг другом. Один кудрявый красавец вырывался из рук приятелей. Он дергался в стороны, храня под грудью бутылку темного стекла, и содержимое красными пятнами расползалось по белой рубахе. У этих праздник начался давно. Ерофеич приблизился к ним и растянул гармонь:

Окрасился месяц багрянцем. И море шумело у скал.

Парни не посторонились. Осоловело глянули на гармониста, еще не зная, как им понимать эту песню — как приветствие или как вызов, а Ерофеич уже миновал их и шел по Рядкам в тот конец деревни, куда прошли и еще тянулись люди. Кто-то там, впереди, приостановился, ждал гармониста, и это было ему как награда за его бурную молодость, прошедшую, нашумевшую здесь, за верность этой деревне. Вон ведь она какая! Два ровных ряда домов по-над озером, что раскинулось до горизонта, вечно наполненное ветрами и шумом или солнцем и синевой, а в другом конце — грачиный гомон над вечным покоем древнего погоста.

— Ивану свет Ерофеичу! — поклонилась женщина, разлучила глаза в доброй улыбке.

Ерофеич ответил одним поклоном ей и на кивок ее мужа. Тот заторопился вперед. Правильно. Все правильно, Сергей Емельянов. Седых волос на голове и тех уж негусто осталось, а помнит, как увез от него Ольгу… Эх, Сергей, Сергей, не пора ли мириться, ведь на том свете не сойтись, коль на этом не сойдемся! А он, чудной человек, торопится-бежит от гармошки, как от волны.

С тобой я поеду охотно, Я волны морские люблю. Дай парусу полную волю. Сама же я сяду к рулю!

И чувствует Ерофеич, что не надо бы так вот, в затылок-то Сергею, петь эту песню, а не унять себя:

Ты правишь в открытое море, Где с бурей не справиться нам. В такую шальную погоду Нельзя доверяться волнам!

Хватило бы у него разума остановиться, но в этот день так уж повелось, что у себя в поселке и в Рядках ходил он с любимой Ольгиной песней. Было, правда, раз, когда Ерофеич отправился в санаторий летом, в аккурат в июне, тогда молчала его гармошка, а из Рядков на другой день приезжали: чего с Ерофеичем, не умер ли? Конечно, гармошка — не ахти какое кино, а вот привык народ…

С гармошкой дошел он до самой Ольгиной могилы.

* * *

Часа через три Васька пошел за своим капитаном. Он без труда отыскал его среди крестов и деревьев и остановился. Ерофеич заканчивал исповедь, привалившись к холмику:

— …А в поселке много народу прибыло — народилось и так приехали. Со всеми в мире живу. Что в поселке, что в Рядках — везде народ хороший, как и прежде был. Эвона сколько пришло ныне сюда! Кланяются, помнят нас с тобой, только Серега все еще смурной ходит, все простить не может, что я тебя увез. А как же мне тебя было не увезти, ведь ты была, что сахар белой, Ольюшка… И зачем ты так рано…