— А то и слышно, что скоро всех поперебивают! — отрезала Ольга.
— Господи! Сирот-то будет!..
Та поджала губы, помолчала и вдруг сухо спросила:
— Чего он к тебе приходил?
Анисья хотела прикинуться, что не знает, о ком речь, но не хватило духу на притворство, и она сказала:
— Велел сказать, чтобы ты завтра ригу топила, лен, видать, сушить надумал.
— И все? — строго покосилась Ольга, не приглашая Анисью на лавку. — Так чего же ты мялась тут — пол да война?
— Я всё сказала, чего тебе еще? — ответила Анисья, уколотая недоверием.
Ольга нервно посучила короткими толстыми ногами, но промолчала.
— А чего это он сам-то к тебе не пришел? — решила задеть соседку Анисья и поняла, что бросилась в драку очертя голову.
— Не хитрила бы, тетка Анисья, коли не умеешь! — сверкнула та орлиным глазом.
— Верно, что не умею… — слабо улыбнулась Анисья, и щеки ее тронулись жаром.
— Тебе чего еще? — не разжимая зубов, процедила Ольга.
— Да ничего боле, пришла сказать, как велено, да и все.
— Ну пришла, сказала и ступай! Нечего тут высиживать, высматривать да выспрашивать!
— Да я разве выпытываю чего?
— Знаю! Всем вам интересно теперь языки-то чесать!
— Век свой, Олюшка, языка не чёсывала, спроси у добрых людей, коли!..
— Сейчас побегу спрашивать! Это ваше дело — спрашивать да охаивать, словно сами святые! Угодницы чертовы!
— Да я не святая, только не сердись, золотко, — дрогнувшим голосом ответила Анисья и, боясь расплакаться, закончила: — Не сердись, но мужиков чужих я за ометы не важивала. Вот тебе мое слово!
И Анисья торопливо перевязала платок, словно собралась бежать. Она всерьез опасалась, что Ольга накинется на нее, ко та покосила глазом и скривилась в улыбке:
— Ты что же — прямо посередь деревни?
— Уж не грешила бы, на воскресенье глядя! Посередь деревни! Да, бывало, только пройдешь с парнем посередь-то деревни, так вся горишь, ровно маков цвет, а ты мне такое…
— Ну ладно, ладно, ступай! Мне управляться надо. У тебя нет скотины, так вот и шляндаешь по избам, маков цвет!
— Ой не гордись, Олюшка! Была и у меня силушка, и я не хуже людей хозяйствовала, а сейчас — ау, милая…
Анисья шагнула к порогу, низко поклонилась и, расстроенная, вышла на улицу.
«И зачем послал меня председатель? На грех только навел», — сокрушалась она и мелко дрожала то ли от волнения, то ли от густой уличной сырости. Из-за ее крайней избы, с поля, тянуло холодным ветром, пахло стылой землей, снегом. Что-то тоскливо скрипело в сумраке наступающего вечера, и Анисья не сразу поняла, что это скрипит на одном ржавом крюке ее завалившаяся воротня.
Анисья направилась к дому Михаила Одноглазого, у которого сегодня кормился Пронька. После ужина кончались сутки в этом доме, стоявшем на другом конце деревни, и теперь мальчик должен был начать опять с Анисьиного дома, где он проживет до следующего вечера.
«Пойду посмотрю, чем его кормят богачи», — подумала Анисья и заодно решила предложить Одноглазому полушубок за хлеб.
Вызвездило. Раскисшую дорогу схватило тонким льдом, а снег на обочине покрылся хрупким и таким звонким настом, что Пронька, суеверно обегая неогороженное кладбище, всерьез опасался, как бы не разбудить страшный кладбищенский сумрак с его корявыми кущами старых берез и эту густую толпу длинноруких крестов, дружно шагнувших к самой обочине. Еще совсем недавно, когда на дороге вместо грязи лежала пыль — теплая и мягкая, как чесаный лен, а дни были длиннее, Пронька не боялся ходить на полустанок. Теперь же дни стали обидно коротки, но как раз сейчас ему и надо бывать у поезда почаще, чтобы не прозевать отца. «К зиме вернусь, и тогда…» — так говорил он в ту последнюю минуту, когда вскрикнул черный паровоз и заголосили бабы. Теперь на полустанке много солдат, они дают Проньке хлеб и все дружно говорят, что видели его батьку, что он уже близко и скоро придет домой. «Ну ясно, — по-взрослому размышлял Пронька. — Зима на носу, значит скоро…»
Деревня неожиданно надвинулась из тьмы и нависла высокой громадой деревьев, глухими стенами сараев и окраинных изб. Кое-где слабо желтели окна, а в середине деревни не весело и не печально, а как-то словно устало гудели голоса, вполсилы играла гармошка, да негромко повизгивали девки.