— Там не было хлеба или чего-то из серьёзной еды, — пояснила мама, разделяя эти сокровища. — И газет не было.
Дети с благодарностью обнимали маму за ноги.
— Глупая женщина. Ну и зачем нужно было тратить свои деньги на нас? — спросил Лысый.
— Потому что вы голодные и усталые, — ответила мама и протянула ему сигарету. — И я знаю, что вы бы сделали такое для моих детей, если бы они в этом нуждались.
— Ещё чего! — буркнул он и отвёл взгляд.
Через два дня, выходя с вёдрами, Андрюс нашёл овальный камешек, в котором блестел кварц и ещё какие-то минералы. Камешек ходил по рукам: все охали и ахали. Госпожа Арвидас в шутку прикладывала его к пальцу, чтобы было похоже на камень из драгоценного перстня.
— А вы что, не знали? — говорила она. — Я принцесса вагона!
Мы смеялись. Люди улыбались. Я почти не узнавала их. Я посмотрела на Андрюса. Всё его лицо озаряла улыбка — и он неузнаваемо менялся. Когда он улыбался, то выглядел ещё красивее.
22
Через шесть недель и три дня без еды поезд остановился. Двери не открылись. Лысый, который следил за нашим передвижением с помощью указателей, которые виднелись в окно-дыру, предполагал, что мы где-то на Алтае, на север от Китая. Я пыталась выглянуть в щель между досок, но на улице было темно. Мы принялись стучать в дверь. Но никто не пришел. Я подумала о хлебе, который тогда оставила на подоконнике — ещё теплом, рыхлом, только из печи. Сейчас бы хоть кусочек. Ну хоть маленький.
Желудок горел от голода, в голове стучало. Я соскучилась по рисованию на настоящей бумаге, по освещению, при котором хорошо видно. Меня ужасно утомило постоянное нахождение среди людей. Их кислое дыхание постоянно чувствовалось на всём теле, на локтях, коленях, на спине. Иногда мне хотелось просто растолкать всех, но это бы не помогло. Мы были словно спички в маленькой коробочке.
Поздним утром что-то щёлкнуло. Охранники открыли двери и сказали всем выходить. Наконец-то. От разительного дневного света я задрожала всем телом. На носовом платке написала «Алтай».
— Лина, Йонас, причешитесь! — сказала мама.
Она расправила нам одежду, что было совершенно бесполезно, и помогла мне уложить косу вокруг головы короной. От этого голова зачесалась ещё сильнее.
— Не забывайте: нам нужно держаться вместе. Не отходите, не разбредайтесь. Поняли?
Мы кивнули. Мама всё ещё крепко сжимала пальто под мышкой.
— Где мы? — спросил Йонас. — Нам дадут воды?
— Ещё не знаю, — ответила мама, поправляя свои волосы.
Она достала тюбик помады, которая немного подтаяла, и слабой рукой подвела губы. Йонас улыбнулся. Мама ему подмигнула.
Энкавэдэшники держали винтовки наготове. Солнце поблёскивало на острых штыках. Таким можно было проткнуть человека за полсекунды. Госпожа Грибас и госпожа Римас сначала помогли выйти маленьким детям, а за ними вышли мы. Андрюс и седой господин вынесли из вагона Лысого.
Как выяснилось, высадили нас не на станции, а в широкой и глубокой долине, окружённой лесистыми холмами. Дальше виднелись горы. Небо ещё никогда не казалось мне таким синим и таким прекрасным. От яркого солнца приходилось закрывать глаза. Я глубоко вдохнула и почувствовала, как свежий, чистый воздух наполнил мои загрязнённые лёгкие. Энкавэдэшники вывели депортированных из каждого вагона, чтобы те сели на траве группами на расстоянии не более десяти метров от путей. Нам дали два ведра баланды и воды. Дети тут же набросились на еду.
Впервые я увидела других пассажиров. Здесь находились тысячи людей. Неужели и мы так жалко выглядели? Толпы литовцев с потрёпанными чемоданами и набитыми сумками высыпали в долину, грязные, в серой, пыльной одежде, словно несколько лет прожили в канаве. Все двигались медленно, а у кое-кого и вовсе не хватало сил тащить свои вещи. Меня ноги не слушались, большинства людей тоже. Многие сгибались к земле под собственным весом.
— Нужно потянуться, прежде чем садиться, милый, — сказала мама. — У нас за последние недели мышцы, наверное, ослабели.
Йонас потянулся. Вид у него был, словно у грязного нищего. Его золотистые волосы прилипли к голове и сбились колтунами, губы были сухие и потрескались. Он взглянул на меня, и его глаза словно стали большими. Я даже представить не могла, в каком сейчас состоянии. Мы сидели на траве и чувствовали себя, будто в раю — по сравнению с полом вагона, трава казалась нам периной. Но дёргание поезда ещё не покидало моего тела.
Я смотрела на людей из нашего вагона. А они — на меня. Свет дня открывал лица незнакомцев, с которыми мы шесть недель делили тёмный ящик. Она, как оказалось, всего лишь на несколько лет старше меня. В машину возле роддома её вкинули в темноте. Госпожа Арвидас была привлекательнее собственной тени. У неё имелась очень выразительная фигура, гладкие тёмные волосы и пухлые губы. Госпожа Римас была низенькой с толстыми икрами, приблизительно маминого возраста.