47
Как и предвидел Лысый, мы могли каждый раз подкупать Ворчливую, чтобы та проверяла для нас почту, когда идёт в село. Два месяца мы за нашу плату не получали ничего. Мы мёрзли по своим лачугам, греясь лишь надеждой на то, что в конце концов заветный конверт придёт и принесёт новости из дома. Температура держалась далеко ниже нуля. Йонас спал возле печки, каждые несколько часов просыпаясь и подбрасывая туда дрова. Пальцы на ногах у меня онемели, а кожа потрескалась.
Госпожа Римас первой получила письмо — в середине ноября, от дальней родственницы. Новость об этом разлетелась по лагерю мгновенно. В её избушку набилось чуть ли не двадцать человек, чтобы послушать информацию из Литвы. Госпожа Римас пошла за своим пайком и ещё не вернулась. Мы ждали. Пришёл Андрюс. Он протиснулся ближе ко мне. Раздал всем из карманов ворованное печенье. Мы старались говорить тихо, но в такой толпе волнение лишь нарастало.
Я развернулась и нечаянно задела локтем Андрюса.
— Прости, — извинилась я.
Он кивнул.
— Ты как? — спросила я.
— Хорошо, — ответил он. В лачугу зашёл Лысый и стал жаловаться на тесноту. Люди потеснились. Меня вдавили в курточку Андрюса.
— Как твоя мама? — спросила я, взглянув на него.
— Хорошо — насколько это вообще возможно, — сказал он.
— Что ты делал в последнее время? — Мой подбородок практически упирался ему в грудь.
— Деревья в лесу рубил. — Он поёрзал, глядя на меня сверху вниз. — А ты?
Я чувствовала макушкой его дыхание.
— Мешки таскала с зерном, — ответила я.
Андрюс кивнул.
Конверт ходил по рукам. Кто-то его целовал. Он пришёл к нам! Андрюс провёл пальцем по литовскому штемпелю и марке.
— А ты писал кому-то? — спросила я у Андрюса.
Он покачал головой.
— Мы ещё не уверены, что это безопасно, — объяснил он.
Пришла госпожа Римас. Люди попытались расступиться, но было слишком тесно. Меня снова вжали в Андрюса. Он схватил меня и держал, чтобы нас не завалили, словно домино. Нам удалось удержаться на ногах, и он быстро меня отпустил.
Госпожа Римас помолилась перед тем, как открыть конверт. Как и ожидалось, некоторые строчки были зачёркнуты жирным чёрным чернилом. Но прочитать можно было достаточно.
— У меня два письма от нашего друга из Ионавы, — прочитала вслух госпожа Римас. — Это, наверное, мой муж! — воскликнула она. — Он в Ионаве родился. Он жив!
Женщины обнялись.
— Читай дальше! — закричал Лысый.
— Он пишет, что он и некоторые его друзья решили посетить летний лагерь, — прочитала госпожа Римас. — Говорит, что там прекрасно, — продолжила она. — Прям как сказано в сто втором Псалме.
— У кого под рукой Библия? Посмотрите сто второй Псалом, — сказала госпожа Грибас. — Это что-то значит.
Мы помогали госпоже Римас расшифровать письмо. Кто-то шутил, что толпа греет лучше, чем печка. Я украдкой посматривала на Андрюса. Он был крепкий в кости, имел сильный взгляд и в целом очень пропорциональное тело. Складывалось впечатление, что он иногда мог бриться. Его кожа обветрилась, как и у всех нас, но губы у него не были тонкими и потрескавшимися, как у энкавэдэшников. Его тёмные волнистые волосы в сравнении с моими были чистыми. Он посмотрел вниз, и я отвела взгляд. Я и представить себе не могла, насколько грязной выгляжу или что он увидит в моих волосах.
Вернулся Йонас с маминой Библией.
— Скорее! — торопили его. — Сто второй Псалом.
— Есть! — сказал Йонас.
— Тихо, пусть читает!
— Господи, услышь молитву мою, и вопль мой да придёт к Тебе.
Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твоё; в день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня.
Ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня.
Сердце моё поражено, и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой.
От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей…
Кто-то ахнул. Йонас замолчал. Я схватила Андрюса за руку.
— Продолжай, — сказала госпожа Римас, заламывая себе пальцы. Завывал ветер, и стены ветхого дома содрогались.
Голос Йонаса дрожал.
— Я уподобился пеликану в пустыне; я стал как филин на развалинах.
Не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле.
Всякий день поносят меня враги мои, и злобствующие на меня клянут мною.
Я ем пепел, как хлеб, и питьё моё растворяю слезами.
От гнева Твоего и негодования Твоего, ибо Ты вознёс меня и низверг меня.