Я набросала контур. Нужно начать с формы. Я не могла смотреть на его лицо. Пыталась работать быстро. Мне не хотелось проводить с этим человеком ни одной лишней минуты. Сидеть перед ним — это было что-то вроде лихорадки, которая никак не пройдёт.
Как я смогу делать это целый час? Сосредоточься, Лина. Змей нет.
Командир не был хорошим натурщиком. Он требовал частых перекуров. Я почувствовала, что смогу поощрить его сидеть дольше, если время от времени буду показывать, что получается. Он ведь самовлюблённый, погружённый в собственное «я».
Прошло ещё пятнадцать минут, и командир снова захотел курить. Он вытащил изо рта зубочистку и пошёл на улицу.
Я взглянула на портрет. Выглядел он сильным, мощным.
Вернулся командир. А вместе с ним и Крецкий. Комаров выхватил у меня рисунок, показал Крецкому и похлопал его по плечу.
Лицо Крецкого было обращено к рисунку, но я чувствовала, что смотрит он на меня. Командир что-то сказал Крецкому. Тот ответил. Теперь Крецкий говорил совсем не таким тоном, каким командовал, — у него был спокойный, молодой голос. Я не отводила взгляд.
Командир вернул мне рисунок. Обошёл меня медленными, ровными шагами. Взглянул мне в лицо и что-то крикнул Крецкому.
Я приступила к наброску фуражки. Это уже была завершающая деталь. Крецкий вернулся и вручил командиру папку. Комаров открыл её и пролистал бумаги. Посмотрел на меня. Что было в тех документах? Что он о нас знает? Может, там есть что-то про папу?
Я начала рисовать ещё усерднее. «Быстрее, — говорила я себе, — давай». Командир начал меня спрашивать. Кое-что я понимала.
— С детства рисуешь?
Что ему нужно? Я кивнула и дала ему знак немного повернуть голову. Он послушался и стал позировать.
— Что ты любишь рисовать? — спросил он.
Он что, хочет светскую беседу со мной вести?
Я пожала плечами.
— Какой любимый художник?
Остановившись, я подняла взгляд.
— Мунк.
— Мунк, хм. — Он кивнул. — Не знаю Мунка.
Красную полоску на фуражке нужно было детализировать. Но терять время мне не хотелось. Поэтому я просто её затенила. Аккуратно вырвав лист из блокнота, я вручила его командиру.
Он бросил папку на стол и схватил портрет. Прошёлся по комнате, любуясь собой.
Я взглянула на папку.
Она просто лежала на столе. Там наверняка что-то есть про папу, что-то такое, благодаря чему я могла бы отправить ему свои рисунки.
Комаров что-то скомандовал Крецкому. Хлеб. Он сказал Крецкому выдать мне хлеб. Но ведь мне должны были дать что-то большее!
Командир вышел. Я начала протестовать.
Крецкий показал на дверь.
— Давай! — крикнул он и махнул рукой, мол, иди.
Я увидела Йонаса, он ждал меня снаружи.
— Но… — начала я.
Крецкий что-то крикнул и вышел в дверь, что располагалась по ту сторону стола.
Йонас заглянул внутрь.
— Он сказал, чтобы мы шли к двери кухни. Я слышал. Там нам дадут хлеб, — прошептал он.
— Но ведь нам должны были дать картошку! — возмутилась я. Командир — лжец. Нужно было всё-таки нарисовать тех змей.
Я оглянулась в поисках блокнота и увидела на столе папку.
— Лина, идём уже, я есть хочу, — сказал Йонас.
— Ладно, — ответила я, делая вид, будто собираю бумажки. Схватила папку и засунула её под пальто. — Да, идём, — сказала я и поспешила к двери.
Йонас так и не понял, что я сделала.
55
Мы пошли к бараку НКВД. Сердце у меня билось аж в ушах. Я пыталась успокоиться и вести себя как обычно. Оглянувшись через плечо, я увидела, как Крецкий выходит из управления чёрным ходом. Он шёл в тени барака, и его шинель колыхалась над сапогами.
Мы прошли к кухне, как было велено.
— Может, он и не придёт, — сказала я: мне ужасно хотелось побежать домой.
— Придёт, — ответил Йонас. — С них еда за твой портрет.
Крецкий появился возле задних дверей. Буханка хлеба полетела на землю. Он что, не мог её в руки дать?! Неужели это так трудно? Я ненавидела Крецкого.
— Давай, Йонас. Идём, — сказала я.
Вдруг в нас полетела картошка. Из кухни донёсся смех.
— Вы что, по-другому дать не можете? — спросила я, сделав шаг к двери. Та закрылась.
— Смотри, их здесь несколько! — позвал Йонас и побежал собирать картошку.
Дверь открылась. Мне в лоб попала консервная банка и мусор. Послышались аплодисменты, по брови потекло что-то тёплое. На нас посыпались жестянки и мусор. Энкавэдэшники развлекались, обсыпая беззащитных детей недоедками.
— Энкавэдэшники пьяные. Быстро, бежим! Пока они стрелять не начали, — сказала я, пытаясь удержать папку под полой пальто.