— Но ведь это несколько месяцев в пути, — заметил господин, который накручивал часы.
Америка? Как мы можем оставить папу в красноярской тюрьме? Как я буду передавать ему рисунки? А война? Что если другие страны станут союзниками Сталина? Я вспомнила лицо Андрюса, когда он говорил, что мы в списке. И что-то в нём подсказывало мне, что везут нас вовсе не в Америку.
66
Баржи задерживались. Мы ждали на каменистых берегах Ангары больше недели. Нас кормили ячневой кашей. Я не могла понять, почему нас кормят не только хлебом. Не от доброты же. Для чего-то мы им нужны сильнее, но зачем? Мы грелись, словно на каникулах. Я рисовала для папы и писала письма Андрюсу каждый день. Рисовала на маленьких бумажках, чтобы не так бросалось в глаза, и прятала в «Домби и сына». Какая-то эстонка заметила, что я рисую, и подарила мне ещё бумаги.
Мы таскали брёвна, но только для костра на ночь. Сидели возле огня, который приятно потрескивал, и пели литовские песни. Лесом катилось эхо — люди из-за Балтики пели о своей родине. Двоих женщин отправили поездом в Черемхов, чтобы помогли довезти до лагеря запасы для НКВД, и они отослали наши письма.
— Пожалуйста, не могли бы вы взять вот это в Черемхов и передать с кем-нибудь? — Я дала одной из женщин дощечку.
— Какая красота! Ты такие бесподобные цветы нарисовала. У меня дома во дворе рута цвела… — вздохнула она и посмотрела на меня. — Твой отец в Красноярске?
Я кивнула.
— Лина, пожалуйста, не питай больших надежд — Красноярск отсюда очень далеко, — сказала мама.
Как-то, погревшись на солнышке, мы с мамой зашли в Ангару. Бегали в воде и смеялись. Мокрая одежда прилипла к телу.
— Прикройтесь! — озираясь, сказал Йонас.
— Что ты хочешь сказать? — спросила мама, одёргивая мокрую ткань.
— Они на вас смотрят. — Йонас кивнул в сторону энкавэдэшников.
— Йонас, им это неинтересно. Ну взгляни на нас. Мы не так уж и роскошно выглядим, — сказала мама, выжимая из волос воду.
Я скрестила руки на груди.
— Ну, госпожа Арвидас их ведь заинтересовала! А может, ты ему интересна, — сказал Йонас.
Мама опустила руки.
— Это ты о ком? О ком?
— О Николае, — сказал Йонас.
— Крецком? — переспросила я. — А что такое?
— А ты у мамы спроси, — ответил Йонас.
— Йонас, перестань. Мы никакого Николая не знаем, — сказала мама.
Я взглянула ей в лицо.
— А почему ты называла его Николаем? Откуда ты знаешь его имя?
Мама посмотрела на меня, потом на Йонаса.
— Спросила, как его зовут, — ответила она.
У меня внутри всё просто оборвалось. Что, Йонас прав?
— Но, мама, он ведь чудовище! — сказала я, вытирая воду со шрама на лбу.
Мама подошла ближе, выкручивая юбку.
— Мы не знаем, какой он.
Я фыркнула:
— Да он…
Мама схватила меня за руку так, что боль отдалась в плечо, и процедила сквозь зубы:
— Мы не знаем. Слышишь? Мы не знаем, какой он. Он парень. Он просто мальчишка. — Она отпустила мою руку. — И я с ним не сплю, — резко бросила она Йонасу. — Как ты мог такое подумать!
— Мама!.. — запнулся Йонас.
Она пошла прочь, а я так и осталась стоять, растирая руку.
Йонас стоял, остолбенев от маминых слов.
67
Несколько недель баржи ползли на север по Ангаре. Потом мы сошли на берег, и несколько дней нас везли густым лесом в кузовах чёрных машин. Кое-где лежали огромные поваленные деревья — в ствол такого могла бы въехать наша машина. Людей не было видно. Нас окружал тёмный, непроходимый лес. Куда нас везут? Днём мы жарились на солнце, а ночью мёрзли. Волдыри зажили. Мы ели всё, что нам давали, и тешились тем, что нас не заставляют работать.
Машины прибыли в Усть-Кут на Лене. И снова мы ждали на барже. Берег Лены был в мелкой гальке. Шёл дождь. Навесы, на скорую руку натянутые над берегом, совсем не помогали. Я лежала на чемодане, защищая «Домби и сына», камешек, мои рисунки и семейную фотографию. Янина стояла под дождём. Девочка смотрела в небо и по-прежнему разговаривала неизвестно с кем. Крецкий скрипел ботинками, расхаживая туда-сюда по берегу. Кричал, чтобы мы не разбредались. Ночью он стоял, смотрел на серебряную лунную дорожку на Лене и двигался только для того, чтобы поднести к губам сигарету.
Мой русский становился лучше. Но до Йонаса мне всё равно было далеко.
Спустя две недели приплыли баржи, и энкавэдэшники снова завели нас на них. Мы поплыли на север, отплыли от Усть-Кута и оставили позади Киренск.
— На север плывём, — отметил Йонас. — Может, и правда в Америку?