Баржи останавливались за Северным кругом в Булуни. Мы смотрели, как большие группы людей сгоняли с баржи и просто оставляли на пустынном берегу, а мы отчаливали. И плыли дальше.
В конце августа мы доплыли до устья Лены. Температура опустилась почти до ноля. Ледяные волны моря Лаптевых били в борта баржи, пока она швартовалась.
— Давай! — закричали охранники и принялись толкать нас прикладами.
— Они нас сейчас потопят, — сказал Лысый. — Они нас сюда привезли, чтобы утопить и избавиться от нас!
— Господи милостивый, нет! — сказала госпожа Римас.
Энкавэдэшники прислонили к борту доску. Толкали детей, чтобы те скорее шли по доске и кричали на них.
— А куда спешить? — удивилась мама. — Здесь ведь ничего нет.
Она оказалась права. На этих берегах не было ни души, ни кустика, ни деревца — просто голая земля, берег и бесконечная вода. Вокруг нас были только тундра и море Лаптевых. Порывистый ветер бросал песок в рот, в глаза. Я прижала к себе чемодан и оглянулась по сторонам. Энкавэдэшники пошли к двум кирпичным зданиям. Где мы все здесь разместимся? На барже приплыло больше трёхсот человек.
Крецкий спорил с кем-то из охраны, повторял, что должен вернуться в Якутск. Нас остановил энкавэдэшник с сальными волосами и кривыми коричневыми зубами.
— Куда это вы собрались? — спросил он.
— К зданиям, — сказала мама.
— Они для охраны, — отрезал он.
— А где нам тогда жить? — спросила мама. — Где село?
Охранник сделал широкий жест руками и сказал:
— Вот это и есть село. И всё в вашем распоряжении.
Другой энкавэдэшник засмеялся.
— Извините? — спросила мама.
— Что, не нравится? Думаешь, ты слишком хороша для этого? Фашистская свинья. Свиньи спят в грязи. Знаешь такое? Но перед тем, как будете ложиться спать, достройте пекарню и сделайте рыбоконсервный завод.
Он пошёл на маму. Из-под верхней губы у него выглядывали ржавые зубы.
— Вы же фашистские свиньи, да? Противно даже смотреть на вас!
Он плюнул маме в грудь и пошёл прочь.
— Вы и грязь не заслужили! — оглянувшись, прокричал он.
Нам сказали носить кирпичи из баржи. Мы выстроились в ряд и по очереди спускались в глубокий трюм баржи, вынося оттуда как можно больше кирпичин за раз. Баржи разгружали десять часов. Там, помимо кирпичей, также были дерево, бочки с керосином, мука и даже маленькие рыбацкие лодки — это всё для энкавэдэшников. Руки у меня дрожали от усталости.
— Ляля говорит, что мы не поплывём в Америку, — сказала Янина.
— Без шуток. Тебе твоё привидение куклы говорило, что мы остаёмся здесь? — спросил Лысый и указал на знак, битый непогодой.
Трофимовск. Глубокое Заполярье, отсюда недалеко и до Северного полюса.
69
Мы сбились в кучку и закутались в тёплую одежду — у кого какая была. Я с тоской вспоминала алтайский лагерь, лачугу Улюшки, Андрюса. Пароход загудел и потащил баржи назад по Лене. Они что, ещё людей привезут?
— Как же отсюда папе писать? — спросил Йонас.
— Где-то здесь должно быть село, — заверила его мама.
Я подумала о дощечке, которую передала из Черемхова. Что-то из тех вещей уже, наверное, дошло до папы.
— Так это такой у них план, — оглядываясь по сторонам, произнёс Лысый. — Вот так, значит, Сталин избавится от нас? Заморозит насмерть. Скормит лисицам…
— Лисицам? — сказала госпожа Римас.
Мать Янины искоса взглянула на Лысого.
— Если здесь есть лисицы, то на них можно охотиться и есть их! — сказал Йонас.
— Мальчик, ты когда-нибудь лисицу ловил? — спросил Лысый.
— Нет, но, наверное, это возможно, — ответил Йонас.
— Охранник сказал, что мы должны построить им завод, — напомнила я.
— Не может же это быть местом нашего назначения, — сказала мама. — Наверное, нас отсюда ещё куда-то повезут.
— На твоём месте, Елена, я бы не был в этом так уверен, — сказал господин с часами. — Для СССР уже не существует ни Литвы, ни Латвии, ни Эстонии. Сталин должен полностью освободиться от нас, чтобы ничто не засоряло ему красивые пейзажи.
Мусор. Так вот что мы для Сталина?
— Уже почти сентябрь, — заметил господин с часами. — Скоро начнётся полярная ночь.
Почти сентябрь. А мы мёрзнем. Про полярную ночь мы учили в школе. За Северным кругом солнце прячется за горизонт на сто восемьдесят дней. Почти полгода темно. В школе я этому большого значения не придавала. Лишь рисовала, как солнце прячется за горизонт. Теперь же моё сердце провалилось куда-то в живот, и его обожгла желчь.
— У нас мало времени, — продолжил мужчина, который накручивал часы. — Я считаю…