— ПОМОГИТЕ! — кричала я. — Кто-нибудь, ПОЖАЛУЙСТА! — В ответ лишь завевал ветер. — Мама, иди по моим следам. Идём со мной. Нам нужно возвращаться. Метель.
Мама не шла. Только повторяла папино имя.
— ПОМОГИТЕ!
— Елена?
Это была госпожа Римас.
— Да! Мы здесь! Помогите нам! — кричала я.
Из-за снеговой стены появились две фигуры.
— Лина?
— Йонас! Помоги!
Из метели вышли мой брат и госпожа Римас, протягивая руки вперёд.
— Боже милостивый, Елена! — воскликнула госпожа Римас.
Мы занесли маму в юрту. Она лежала на доске лицом вниз, рядом с ней сидела госпожа Римас, а Янина внимательно смотрела на неё.
— Лина, что случилось? — испуганно спросил Йонас.
Я смотрела в одну точку.
— Лина!
Я взглянула на брата:
— Папа.
— Папа? — Он опустил голову.
Я медленно кивнула. Говорить не могла. С моих губ сорвался звук — искажённый, болезненный стон. Нет, это неправда. Этого не может быть. Только не папа. Я отправила ему свои рисунки.
Я увидела, как изменился на лице Йонас. Вдруг он снова стал мальчиком — ранимым, маленьким. Не юным мужчиной, который борется за свою семью и курит самокрутки из книг, а школьником, что прибежал в мою комнату в ночь, когда нас забрали. Он посмотрел на меня, на маму. Подошёл к ней, лёг рядом и аккуратно обнял её. В щель в стене залетал снег, падая им на волосы.
Янина обняла меня за ноги и что-то тихо забормотала.
— Как жаль. Жаль, — говорил Повторитель.
76
Я не могла спать. Не могла говорить. Всякий раз, когда закрывала глаза, видела разбитое лицо папы, выглядывающее из туалетной дыры. «Держи себя в руках», — говорил он мне.
Истощение и горе глубоко въелись в каждую часть моего тела, но сознание было ясным. В голове словно что-то перемкнуло, и на меня без конца сыпались образы тревоги, муки и горя.
Откуда узнал Крецкий? Здесь какая-то ошибка. То какой-то другой мужчина, не папа. Может ведь такое быть? Я подумала про Андрюса, который бежал под поездом, разыскивая своего отца. Он тоже считал, что это возможно. Мне хотелось рассказать Андрюсу, что случилось. Засунув руку в карман, я сжала камешек.
Мои рисунки не дошли. Это конец.
Я пробовала что-то набросать, но не получалось. Когда я начинала рисовать, карандаш двигался сам по себе под действием какой-то жуткой силы, что таилась во мне. Искривлённое папино лицо. Изуродованный смертной мукой рот. Глаза, полные страха. Я рисовала себя, как кричу на Крецкого. Искривлённые губы. Из моего рта вылетают три ядовитые змеи, выставив клыки. Я спрятала рисунки в книге «Домби и сын».
Папа был сильным. Он был патриотом. Сопротивлялся ли он? Или он не знал, что происходит? Бросили ли его просто на земле, как Ону? Я задавалась вопросом, не размышляет ли над этими же вопросами Йонас. Мы об этом не разговаривали. Я написала письмо Андрюсу, но оно расплывалось от слёз.
Метель свирепствовала. Ветер и снег гудели пронзительно и непрестанно. Мы прокопали выход от двери, чтобы ходить за пайками. Два финна потерялись и не смогли найти свою юрту, поэтому втиснулись в нашу. Один был болен дизентерией. От зловоний меня тошнило. На голове кишели вши.
На второй день мама встала и настояла на том, что прокопает тропинку от двери. Опустошённая — словно от её души оторвали какую-то часть.
— Мамочка, тебе нужно отдыхать, — сказал Йонас. — Раскопать снег я могу.
— Нечего тут разлёживаться, — возразила мама. — Дела не ждут. Нужно делать свою работу.
На третий день бури господин с часами проводил финнов домой.
— Вынеси ведро и почисти его снегом, — сказал мне Лысый.
— Но почему я?
— Будем по очереди, — сказала мама. — Все будут выносить.
Я вынесла ведро в темноту. Ветер успокоился. Вдруг у меня перехватило дыхание. Ноздри замёрзли. А сейчас ведь лишь ноябрь. Полярная ночь будет длиться до начала марта. Погода будет только ухудшаться. Как мы сможем это пережить? Нужно перезимовать первую зиму. Я быстро исполнила свой долг с ведром и вернулась в юрту. Ночью, перешёптываясь с папой, я понимала, что веду себя как Янина, которая общалась со своей мёртвой куклой, но ничего не могла с собой поделать.
Двадцатое ноября. День рождения Андрюса. Я внимательно считала дни. Проснувшись, я поздравила его с днём рождения и думала о нём, таская брёвна днём. Ночью я сидела возле печки и читала «Домби и сына». Красивая… Я до сих пор не знаю значение этого слова. Может, узнаю, если пролистаю вперёд. Пролистала несколько страниц. Вдруг моё внимание привлекла какая-то пометка. Я пролистала назад. На полях страницы двести семьдесят восемь что-то было написано карандашом.