- Ну?
- Просила передать - бабка твоя померла.
В метро Саша не поехал. Хватит с него тогдашнего наваждения. Лучше уж на трамвае - пусть кружным путем, пусть долго, зато по поверхности. Вагон громыхал по узким улочкам Петроградской, нудно переругивались пассажиры, потом какой-то жлоб с мутной ксивой якобы контролера терроризировал весь вагон, отлавливая безбилетников. Судя по тому, что мимо Саши он прошел, даже не повернув головы, а прицепился к какому-то хилому очкарику студенческого вида, "удостоверение "контролера" имело такое же отношение к трамвайно-троллейбусному управлению, как его небритая рожа с квадратной челюстью - к конкурсу красоты.
Внутри у Саши было совсем смутно. Как же так? Бабушка Оксана... совсем недавно была такой... такой резвой - для своих лет. Ничем не болела. Никогда ни на что не жаловалась. Все, что ни делается, - к лучшему. Ежели горевать начать, то до смерти не остановишься. Денег не хватает только тем, кто не знает, куда их девать. Такая вот бабушка...
Собственно, она не была Саше бабушкой. Мать отчима. Но вот относилась к нему так, словно он - родной, с пеленок вынянченный внук. Сашина мать Оксану Сергеевну на дух не переносила, за глаза именовала не иначе как "сушеный мымроид" и откровенно ждала, когда та наконец помрет, чтобы наложить лапу на отличную двухкомнатную квартиру в роскошном месте. Самый конец Кировского, окна на сад, большая кухня и прочие прелести. Саша невольно поморщился, вспомнив, как мать с Иркой начинали мечтать: "Вот помрет мымра эта... квартиру продадим... или сдадим за немереные баксы..." Саша в таких случаях весь наливался темной кровью, и дело кончалось очередным скандалом с битьем посуды и киданием тарелок в голову дражайшего чада - то есть его.
Теперь он запоздало корил себя, что редко заходил к бабушке. Сейчас, в соответствии с инструкциями матери, ему, единственному, у кого были ключи, предстояло отыскать бабкино завещание. Если таковое, конечно, было. Мать не сомневалась, что его нет. Квартира приватизированная, они - ближайшие родственники... Саша сплюнул с досады.
Он миновал вычурный, с лепниной по потолку подъезд. Слева в стене еще сохранился беспомощно распахнутый рот наполовину заложенного кирпичом камина. Казалось, какой-то замурованный в стену великан еще продолжает безнадежно взывать о помощи.
Когда-то это был красивый подъезд. С мозаичны-. f ми рисунками на лестничных площадках и витражами \ в окнах. На ступеньках еще кое-где сохранились бронзовые колечки - в них вставляли прутья, прижимавшие к лестнице ковер. Да, а галоши обитатели этого подъезда наверняка снимали в самом низу...
Потемневшие от времени перила с чугунными литыми решетками, словно на невских мостках. Высоченные потолки. Им под стать и двери - тоже высокие, двустворчатые, с несколькими филенками, обитые Понизу латунными листами... Кое-где даже остались совсем-совсем темные медные таблички. "Действительный тайный советник..." - дальше Саша разобрать никогда не мог, как ни старался. Уцелело несколько старых-престарых звонков - когда поворачиваешь ручку, внутри звякает колокольчик. У бабушки Оксаны тоже был такой.
Да, богатый это был дом, и люди в нем жили тоже небедные. Богема. Литераторы, адвокаты, известные врачи и инженеры... А потом все изменилось. И теперь дорогие филенчатые двери вместо темного лака покрывала безобразная коричневая краска, косяки испятнала шрапнель бесчисленных звонков, под и над которыми чьи-то руки вкривь и вкось поналяпывали бумажки с фамилиями жильцов. На иных дверях звонков было меньше, но тогда каждый сопровождался целой инструкцией типа "Ивановым - один звонок, Петровым - два, Сидоровым три... Михаиловым - девять, Медведевым - десять".
Дверь бабушки Оксаны отличалась от прочих только одним звонком. Это была единственная отдельная квартира на всей лестнице. Аккуратная такая дверь, с половичком и миской для бродячих кошек. Под стать хозяйке.
Саша достал ключи. Ему очень не хотелось входить внутрь. Туда, в аккуратный, столь же вожделенный для матери и Ирки двухкомнатный рай, где все как при жизни бабушки: лежат ее рукоделия, ее толстые журналы (несмотря ни на что, она выписывала "Новый мир", не мыслила себя без этой серо-голубой обложки), ее книги... Все, все осталось - а человека уже нет.
Мягко щелкнул замок. Прихожая. Все в полном порядке. Аккуратно выстроилась тщательно вычищенная обувь, которую больше ни разу не наденет. На вешалке - пальто и зонтик, они тоже больше никогда не пригодятся хозяйке.
Саша осторожно разулся. Никто не посмотрел бы на него неодобрительно, если бы он вперся в комнаты, не сняв ботинки, но сделать такое казалось кощунством.
В гостиной, как и в прихожей, царила идеальная чистота и порядок. Бабушка Оксана явно не собиралась умирать, она даже не думала о смерти. Наоборот. Редкого жизнелюбия была старушка.
"Тяжкий грех на житье свое жаловаться", - частенько говаривала она. Ничем вроде бы не болела. Сердце нормальное для ее лет. Никаких внутренних болезней врачи у нее тоже как будто не находили... Однако же вот присела Оксана Сергеевна на скамеечку у пруда... и умерла.
Собственно говоря, Саше нужно было только одно - убедиться в отсутствии завещания и забрать документы бабушки Оксаны. Все. Мать и Ирка не сомневались в том, что квартира отойдет им, и уже намеревались закатить по поводу кончины ненавистной метро-владелицы ха-а-ароший банкет. При одной мысли об этом Сашу передернуло. Не-ет, на такой банкет его и арканом не затащишь.
В гостиной было много интересного. Например, пара здоровенных напольных ваз - бабушка Оксана утверждала, что они принадлежали еще ее деду и стояли в их доме на Большом проспекте. На стене Саша заметил и свой подарок - небольшой японский пейзажик с непременной Фудзи.
Между окон замерло старинное бюро красного дерева. Бог весть, как уцелело оно в блокадные годы, не пошло на дрова. Бабушка Оксана хранила в нем все свои документы.
Саша открыл небольшую, туго набитую бумагами шкатулку.
Паспорт. Пенсионная книжка... Стоп, а это еще что такое?
Сколотые скрепкой, там лежали две бумаги. Одна - сугубо официальная, с какими-то сиреневыми печатями и подписями. Другая - исписанная четким и красивым бабушкиным почерком.