– Кто это, Кристиан? Кто?
– Девчонка.
– Это мы и сами видим. Может, туги на ухо, но пока не ослепли! Как ее зовут?
– Хайди, – буркнул я.
– Откуда она?
– Подружка дочери помощника судьи.
Хайди приближалась. Совершенно непринужденно она шагнула прямо в мой мир, будто имела на это полное право. Я вконец растерялся. Тетушка Соффен наставила на меня слуховой рожок:
– Мы за вами присмотрим. Чтоб ты знал!
Тетушки скрылись в гостиной, словно бы просочились сквозь дверь. Бесплотные создания. Чистый дух и длинные цветастые платья. Хайди остановилась у лестницы.
– Привет, – сказала она.
Я притворился, будто заметил ее только сейчас. И сделал вид, что понятия не имею, кто она такая. Многовато усилий для одного раза.
– В чем дело?
– Я тебе мешаю?
– Мешаешь? Да нет. Ты ведь подружка Лисбет? Верно?
– Она сказала, ты живешь здесь.
– Да, в смысле, летом. А где она?
– Под домашним арестом.
– Стало быть, здесь ее нет.
– А карпы в пруду есть?
– Не-а. Зато есть шмели в рододендроне.
Хайди засмеялась, поднялась на балкон, села. Некоторое время мы молчали.
– Между прочим, меня зовут Хайди, – сказала она.
– Умник, – сказал я.
– Классное имя.
– Ты так полагаешь? «Хайди» тоже звучит неплохо, жаловаться не на что.
– Ты тут один?
– С шестьюдесятью двумя тетушками. Но они сейчас невидимы.
Хайди опять засмеялась. Значит, я вполне остроумен. Приятно, что я ее рассмешил.
– Шпионишь? – спросила она.
– Я?
Она кивнула на бинокль. Теперь засмеялся я:
– Изучаю шмелей. Их тоже шестьдесят две штуки. По одному на каждую тетку.
– Может, посмотрим в него на Луну, когда они сядут? – сказала Хайди.
Она сказала «мы». Мы двое. Намечала план, в котором участвовал и я. Я не ослышался. Она принимала меня в расчет. Быстро у нее получается. Ошеломительно и пугающе. Мой мир уже не только мой.
– Само собой. Бинокль отличный. Далеко видно.
– Вы с Ивером друзья?
Я бы предпочел, чтобы она об этом не спрашивала. Вопрос встревожил меня. При чем тут Ивер Малт? Ни при чем. А она даже имя его знает. Ивер. Мне не хотелось, чтобы он или любой другой вообще был тут при чем.
– С чего ты взяла?
– Лисбет все время о нем говорит.
– Что же она говорит? В смысле, про Ивера?
– Что он всегда ходит босиком. И плохо пахнет.
– Во всяком случае, летом.
Хайди взяла бинокль, посмотрела в него на меня. Сперва я попробовал улыбнуться, но рот не слушался, и я постарался равнодушно наморщить лоб и подпереть голову рукой. Наверняка выглядел как бобр, у которого болят зубы. Она опять положила бинокль на стол и смотрела прямо перед собой невооруженным глазом. Глаза были карие, ясные и чуть печальные, вполне в моем вкусе. Я прекрасно мог представить себя слегка печальным вместе с ней, в ее мире, в нашем мире.
– Ты пишешь? – спросила она.
Она заметила это по мне? Сразу заметила мои вмятины? Я пожал плечами, по-прежнему совершенно безразличный ко всему и вся, именно таким мне хотелось быть – безразличным, невозмутимым, и я ничуть не возражал против ее вопроса, ведь тогда мог не говорить этого сам.
– При случае.
– А что пишешь? Стихи?
– Большей частью стихи. Сейчас.
– О чем же?
– В частности, о Луне. Сейчас, я имею в виду.
Я вдруг подумал, что мы сидим и выпытываем друг у друга, будто на допросе, хотя вопросы задавала больше Хайди и оба мы были невиновны, по крайней мере я, пока не доказано обратное. У меня в мозгу мелькнула фраза, услышанная то ли в кино, то ли в криминальных новостях: Ты имеешь право молчать. Но мне вовсе не хотелось молчать. И, как уже сказано, очень даже хорошо, что больше спрашивала она, лишь бы не об Ивере, потому что мне нравилось сидеть вот так и говорить о писательстве, а тем самым как бы констатировать факт, что я поэт, не только в собственных глазах, но и в глазах других, по меньшей мере одного, а именно Хайди, и по большому счету так оно и получалось. Я прямо-таки наслаждался.