Надо сказать, что по поводу каждого такого нововведения — как в самом доме, так и в его внутреннем убранстве — между Салой и его женой обычно возникали бурные споры. Монтсе как львица защищала от переделок дом, перешедший к ней по наследству от нескольких поколений ее семьи, чтобы не дать мужу обезобразить его. А тот готов был внедрить любое новшество, которое в данный момент шумно расхваливалось на рекламных страницах газет и журналов. К счастью, Монтсе в большинстве случаев сумела одержать верх, а потому основным местом, где мужу ее удалось разойтись вовсю, стал огромный гараж, устроенный им в старом зернохранилище и смахивавший на египетскую гробницу. С другой стороны, Сала не очень-то и вкладывал душу в такого рода споры, так как настоящим его домом и очагом были контора и склад, битком набитый консервными банками, бутылками, пакетами с моющими средствами и прочим добром.
Фильм на телеэкране окончился. Салинас спрашивал себя, что же там такое творится с хозяйкой дома, как она себя теперь чувствует, стало ли ей лучше. Странно было, что Тена исчез и не появляется, чтобы хотя бы сообщить им о состоянии тещи. Но адвокат ничего вслух не сказал: судя по всему, происходящее сейчас стало обычным делом в этом доме, своего рода рутиной в этой семье.
Наконец появился доктор. Взяв Салинаса под руку, он отвел его в дальний угол, чтобы никто не мог услышать их разговора.
— Только сейчас приступ прошел. С трудом удалось привести ее в норму. И виной всему — Сала! — У Тены странно блестели глаза, волосы его были взъерошены. — Бедная женщина, каково ей жить с этим грубым животным.
Адвокат ничего не ответил. Врач проводил его в отведенную ему на ночь комнату для гостей, к которой примыкала ванна.
— Спокойной ночи, Салинас. Если что-нибудь понадобится, ты знаешь, где находится кухня. До завтра.
— До свидания.
Непонятно почему, но спальня, в которой его поместили, заставила адвоката подумать о могиле. Может быть, потому, что на стене висело старое распятие и иные предметы, какие обычно встречаешь на кладбищах или там, где выставляют покойника, прежде чем предать его погребению. Кровать была старинная, из гнутого дерева, выкрашенного в темный, почти черный цвет. Освещение было скудным, даже в ванной свет от лампы казался мертвецким. Все это подействовало Салинасу на нервы и он решил поскорее забраться в постель, выключить свет и как можно скорее заснуть. Постель оказалась слишком мягкой, и хотя ему это вообще-то нравилось, при прикосновении к простыням ему почему-то в голову пришла мысль о женском монастыре. Салинас, надо сказать, был необычайно, почти болезненно чувствителен к белью — он принадлежал к числу тех, кто терпеть не может какой бы то ни было синтетики, любое нательное белье ему тесно, щипало и мешало — одним словом, он был из тех, кто чувствует себя полностью комфортно и легко, когда под рубашкой ничего нет. Вскоре адвокат заснул, раздумывая над тем, какого дьявола понадобилось Тене приглашать его в дом к зятю, да еще с ночевкой.
Наутро они позавтракали за столом, покрытым льняной скатертью с фамильными инициалами. Сидели вчетвером — сестра Салы, ее муж, Тена и Салинас. Монтсе все еще спала, она не совсем оправилась от вчерашнего приступа и нуждалась в покое. Сала с утра прислал записку, в которой сообщал, что, к сожалению, ему надо срочно поехать в Барселону, а потому он не сможет сегодня поговорить с ними о деле. В записке была фраза: «По этическим соображениям весьма сожалею, что не смог оказать Вам того внимания, которого Вы заслуживаете».
«По этическим соображениям!» — насмешливо-саркастически повторил про себя Салинас. — Всегда я с недоверием относился к тем, кто прибегает к этому слову — как правило, это спекулянты и жулики, которым хочется скрыть свою истинную сущность».
Позже Тена повез Салинаса на своей машине в Барселону. Врач был явно чем-то озабочен. После недолгого молчания он, сосредоточенно глядя на шоссе, сказал: