— У меня нет денег. Всего пятнадцать шиллингов и восемь с половиной пенсов.
— Это не важно, — весело отмахнулась Мариан. — Найдем.
— Нет, ваши деньги я брать не могу, — запротестовал я. — Маме это не понравится.
— Имей в виду, Мариан, что дома у него все эти вещи есть, — напомнила ее мать.
Я весь сжался, но Мариан тут же нашлась:
— А мы их ему подарим, на день рождения; вряд ли она станет возражать. Пусть у него будет две смены одежды. Когда, кстати, у тебя день рождения? — спросила она меня.
— Да, видите ли... вообще-то... двадцать седьмого.
— Что, этого месяца?
Под ее заинтересованным взглядом я как-то приободрился.
— Да. Знаете, я родился под знаком Льва, но вообще-то меня зовут не Лео.
— Как же тебя зовут?
Я заметил, что на меня смотрит Маркус, но все равно ответил на ее вопрос.
— Лионель. Только никому не говорите.
— Почему?
— Потому что такого имени нет.
Она попыталась постичь эту прихоть детского ума; но тут же сложила оружие.
— Просто замечательно, что у тебя так скоро день рождения! Мы все сможем подарить тебе что-нибудь из одежды. Это самый приятный подарок. Что, если я подарю тебе гриву?
Я нашел эту шутку очень забавной, хотя и чуть-чуть простоватой.
— Или львиную шкуру?
Я попробовал ей подыграть.
— А жарко в ней не будет?
— Вполне возможно. — Мариан вдруг стало скучно, она почти зевнула. — Значит, завтра едем, — добавила она.
— А может, — спросила ее мать, — подождешь до понедельника? Здесь будет Хью, вот и съездили бы все вместе в Норидж.
— Кто здесь будет? — переспросила Мариан.
— Хью. Приезжает в субботу. Я думала, ты знаешь.
— Хью приезжает? — вступил в разговор мистер Модсли, что делал чрезвычайно редко.
— Да, пробудет у нас до конца месяца, а то и больше.
— Ты точно знаешь, мама? — вмешался Дэнис. — Когда мы с ним виделись, он сказал, что собирается в Гудвуд.
— Вчера от него пришло письмо.
— Ты же знаешь, он гудвудские скачки никогда не пропускает.
— Видимо, в этом году пропустит.
— Не хочу спорить с тобой, мама, но почти невероятно, чтобы Тримингем пропустил скачки в Гудвуде. Знаешь, он...
— Надеюсь, скоро ты увидишь, что Гудвуду он предпочел нас... Мариан, может, есть смысл подождать до понедельника?
Я сгорал от нетерпения: что она ответит? Кто этот Хью или Тримингем, который вот-вот перебежит мне дорогу? Я сердился на него, ревновал к нему. С ним вся поездка будет испорчена. И ждать до понедельника! Но свои желания миссис Модсли выражала ясно, разве смеет кто-нибудь, даже Мариан, им перечить?
— Может, подождешь до понедельника? — повторила миссис Модсли.
Мариан ответила сразу, словно пересеклись две стальные нити.
— Норидж едва ли доставит Хью удовольствие, мама. Он знает его лучше нас с тобой. И не захочет таскаться со мной и Лео по магазинам — в такую-то жару. — Она бросила на мать озорной взгляд, но лицо последней оставалось бесстрастным. — Да и Лео к понедельнику уже переплавится в масло, и ему понадобится разве что муслиновая сумка. Но, может, кто-то хочет с нами?
Взгляд ее переходил с одного лица на другое, в нем было не приглашение, а вызов, а я во все глаза следил за ними, следил и умолял: не соглашайтесь, не соглашайтесь никто! И никто не согласился. Отказались все до одного. Я торжествовал победу — кажется, заметить это было нетрудно.
— Так мы поедем, мама? — спросила Мариан.
— Разумеется, если отцу не нужны лошади.
Мистер Модсли покачал головой.
— Только не покупай у Стирлинга и Портера, — предупредила миссис Модсли. — Мне не нравится их товар.
— Я бы поехал в магазины Челлоу и Крошея, — вдруг решительно заявил Дэнис. — Они самые лучшие.
— Ничего подобного, Дэнис, — возразила его мать.
— Тримингем иногда покупает у них галстуки, — настаивал Дэнис.
— Разве Лео нужны галстуки?
— Я дарю ему галстук, если ты купишь его у Челлоу.
Мне снова стало жарко.
— Вот что, — предложила Мариан, — пусть каждый из нас что-нибудь подарит Лео, и если какая-то вещь не подойдет, виноваты будем все мы.
— Чур, штаны из моей казны! — неожиданно воскликнул Маркус.
— Ну, Маркус!
Шутку Маркуса встретили неодобрительно, он смутился, и его мать сказала:
— Лучше их подарю я, сынок.
И удивительное дело — лицо ее вдруг стало нежным.
Мариан заявила: она должна знать, что мне требуется, для этого придется изучить мой скудный гардероб. За что же мне такая пытка? Но когда она, стройная, в платье с оборками, все-таки появилась на пороге нашей комнаты, ведомая Маркусом, страхи мои как рукой сняло, я был в восторге! Каждый предмет моего туалета она разглядывала почти с благоговением.
— Как прекрасно заштопано! — воскликнула она. — У нас никто не умеет так штопать, а жаль!
Я не стал говорить, что одежду чинила моя мама, но Мариан, наверное, и сама догадалась. Она вообще быстро разбиралась что к чему.
— Одежда, что осталась дома, — это миф, верно?
— Миф? — эхом откликнулся я.
— Ну, то есть на самом деле ее нет?
Я кивнул, счастливый оттого, что Мариан вывела меня на чистую воду, и теперь моя тайна стала нашей общей. Чудесно, чудесно! Но как она узнала?
ГЛАВА 4
Поездка в Норидж оказалась поворотным пунктом: с нее все и началось. Самую поездку я помню плохо — было какое-то счастливое упоение, оно все поднималось и поднималось во мне, стремясь, подобно шампанскому, перелиться через край. Хождение по магазинам за одеждой всегда было для меня мукой, потому что к своей внешности я относился безо всякого тщеславия — да и откуда оно могло взяться? Я никогда не связывал мой внешний облик с моим «я», а тут вдруг понял, что эта связь есть — все увидели, что мне жарко, и стали надо мной подшучивать. Значит, от своей внешности никуда не денешься? Поначалу это открытие сильно встревожило меня. Но когда в магазине Мариан стала говорить, что это мне к лицу, а это нет (сомнения были ей неведомы), когда я понял, что главное для нее — как одежда будет смотреться, а не как носиться, во мне вдруг пробудилось некое сладостное чувство, впрочем, быстро угасшее. Нет, все-таки замечательно, что я — это я; но теперь во мне шевелилось и тайное довольство моей внешностью.
Мы пообедали в гостинице «Девичья головка» на Венсум-стрит, великое для меня событие — даже при жизни отца гостиница была нам не по карману; если мы ели не дома, то в лучшем случае шли в кабачок.
Из Брэндема мы выехали рано и уже к обеду почти разделались с покупками. Переднее сиденье экипажа потихоньку заполнялось свертками, пока совсем не скрылось под ними. Неужели почти все это — для меня?
— Хочешь нарядиться сейчас, — спросила Мариан, — или потерпишь до дому?
Я и теперь помню, как при этом вопросе заколебался; но в конце концов решил растянуть удовольствие, сказал, что подожду. В своей зимней одежде я совсем не чувствовал жары, хотя, наверное, в Норидже было жарко — под вечер мы подошли к термометру, и он показывал восемьдесят три, значит, днем было и того больше.
О чем же мы говорили, если в памяти запечатлелись взмахи крыльев, яркие блики, колебание воздуха, словно мимо пролетела птица? Какое-то парение, свободный полет, легкая игра красок, едва заметная на фоне неуемных солнечных лучей?
Казалось, все дело в ее присутствии, но когда после обеда она поехала по своим делам — а меня попросила провести часок в соборе, — чувство головокружительной радости не пропало. Отчасти, конечно, и потому, что я знал: скоро увижу ее снова; но никогда я не испытывал подобной гармонии с тем, что меня окружает. Все здание, устремленное ввысь к своей знаменитой куполообразной крыше, словно выражало мои чувства; а потом я вышел из прохладного полумрака в жаркий солнечный день и стоял, задрав голову, стараясь засечь малюсенькую точку, в которой вершина шпиля вонзается в небо.
О, altitudo![10] Мы договорились встретиться возле памятника сэру Томасу Брауну[11]; я боялся опоздать и потому пришел раньше; экипаж с двумя лошадьми уже был на месте, кучер в знак приветствия махнул мне кнутом. Мне стало неловко залезать в экипаж и сидеть там одному, словно он мой, и я поболтался вокруг памятника с легким любопытством: а кто он такой, этот сэр Томас Браун? Наконец на другом конце площади я увидел ее. Видимо, она с кем-то прощалась, во всяком случае, мелькнула приподнятая шляпа. Мариан медленно шла мне навстречу, минуя редких в этот час прохожих, однако долго меня не замечала. Но вот заметила, взмахнула зонтиком с пышной оборочкой и ускорила шаг.