Одной рукой держась за стену, другой он принялся искать фонарик, который сунул в карман перед уходом из сквота. Никсу не хотелось его включать и тем привлекать к себе внимание, но сейчас…
Холодный белый луч осветил внизу ботинок, и Никс чуть ли не с удивлением признал в нем свой собственный. Под ногами была серая глина, покрытая мягкими округлыми углублениями, словно выбитыми капающей водой. Он нагнулся, чтобы рассмотреть их. Глину пересекали борозды и канавки, а их прерывали то здесь, то там более плоские, округлые и широкие отпечатки. В этом угадывалось что-то знакомое. Но он никогда здесь не бывал — иначе он бы вспомнил это помещение. Неужели он настолько сбился с пути?
Один из отпечатков отличался от других. Никс провел дрожащим пальцем по расплывчатой прямоугольной впадине, выпуклой в центре.
«Последнее творение перед могильной чертой».
Он приложил пальцы к стене.
Отпечатки ладоней — вот что это было. Кто-то доведенный до отчаяния этой темнотой на ощупь искал выход. Луч фонарика передвинулся, заметался по стенам тесной пещеры. На всей ее поверхности, на каждом дюйме, Никс обнаруживал отпечатки ладоней на глине, наложенные один на другой.
Никс выронил фонарик, и тот откатился прочь. Юноша схватил его, и что-то металлическое блеснуло в луче. Одной рукой держа фонарик, другой он поднял с глиняного пола ожерелье — дешевенькое колье золотистого цвета — и поднес к лицу. Оно раскачивалось и блестело на свету, и все же Никс разглядел нацарапанную короткую надпись.
«Нив».
И в этот миг Никс услышал крик.
* * *Оказавшись на той стороне, Мотылек увидел дверь. Она находилась у него за спиной, но та ли это дверь, через которую он только что вошел? Он сделал шаг, протянул руку, чтобы дотронуться до нее, и обнаружил, что стоит даже дальше от двери, чем до этого, а руки нигде не видно. Еще шаг — и он снова отдалился. Обернувшись, он увидел пустой, вырубленный в земле туннель, испускавший странное свечение, будто опутанный угасавшими елочными гирляндами. Откуда в туннеле это жутковатое ультрафиолетовое освещение — неужели он уже вошел в запределье? Значит, так оно выглядит? Было похоже, будто он играл на приставке, надев очки ночного видения.
Он вытянул руку перед собой — и рука пропала из виду. Внутри все сжалось. Он опустил руку и снова поднял. Ничего. Все, что Мотылек видел, это свет — он стал еще ярче, в нем появился холодный синеватый оттенок. Все остальное — стены, потолок — выглядело так, будто он смотрел на них через воду или иную прозрачную преграду.
Он снова повернулся и наконец увидел дверь. Вытянув руку вперед, он шагнул к этой двери…
И оказалось, что этот шаг отодвинул его назад. Мотылек не особо задумывался раньше о том, как видят его глаза, но теперь они словно повернулись в глазницах, и он понял: с ними что-то не так. Он повертел головой — что было правым, стало левым, и наоборот. Его глазные яблоки зажили какой-то своей жизнью — они не то двигались, не то росли. Казалось, они сейчас находились где-то сбоку его лица и стали намного крупнее. Он поднял дрожащую руку, чтобы дотронуться до лица и справиться со своеволием собственного зрения, и наконец сумел увидеть ее. Зато глаза теперь оказались на затылке.
Нет, не совсем так. Но теперь он мог видеть то, что находится позади. Он дотронулся до лба, ощупывая его сморщившуюся вдруг кожу. Там, за плотным кольцом века, возвышался глаз размером почти в половину ладони. Даже форма его изменилась, он покрылся рубчиками и шишками. От прикосновения глаз начало жечь.
Он продолжал ощупывать лицо. Два теплых усика, мягкие и пушистые, словно перышки, свисали с висков. Наверное, около дюйма длиной, они изгибались дугами в сыром воздухе туннеля. Ощупав один из них, Мотылек выпустил его и понял, что усиками можно управлять. Они реагировали на что-то присутствовавшее в воздухе — не на звук, а на что-то вроде вкуса, более бесплотное.
Да это же запах! Он мог уловить его — запах разлагающегося человеческого тела.
— Мотылек, — прошептал он.
Он преобразился, вот в чем дело. Именно это обещала Вив. Он потянулся к лопаткам, ища там крылышки, но ничего не нащупал, кроме гладкой и жесткой кожи своей куртки.
Это ли она имела в виду, когда говорила, что не следует использовать полную силу до полной готовности — до тех пор, пока не примешь неизбежность исхода? Но он не помнил, чтобы принимал это решение. Неужели он что-то упустил, потерял какой-то ключ, который дал самому себе? Он помнил лишь, как оказался под мостом, а мгновением позже шагнул в темноту. Лицо Ундины всплыло перед ним, и он почувствовал странное притяжение, тревогу. Он нашарил дверь, тяжелую и металлическую, потянул на себя и скользнул в открывшийся проем. Это было легче легкого.