— Да, отправлюсь. Но я не должен показываться. Это сведёт на нет мою ценность как агента. Нужен джентльмен, который говорит по-испански, и я буду говорить через него. И могу я добавить? Чтобы противостоять Бустаменте — нужна сильная эскадра, линейные корабли, чтобы он мог уступить с честью. Превосходящие силы, или он будет драться как лев. Эти фрегаты отличаются прекрасной выучкой и, для Испании, прекрасной дисциплиной: суда, с которыми следует считаться.
— Я прислушаюсь к вашему совету, доктор Мэтьюрин. Но, учитывая диспозиции наших флотов, я ничего не обещаю. У вас есть ещё какие-нибудь рекомендации или наблюдения — одну минуту, мистер Робинсон — или замечания?
— Да, сэр. У меня есть просьба, я хочу просить вас об одолжении. Как вам известно, я никогда не принимал вознаграждения за те услуги, оказать которые было в моих силах, несмотря на весьма любезную настойчивость со стороны Адмиралтейства.
Сэр Джозеф посерьёзнел, но сказал, что к любой просьбе доктора Мэтьюрина отнесутся с сочувственным вниманием.
— Моя просьба состоит в том, чтобы «Лайвли» под командованием капитана Обри вошёл в состав эскадры.
Лицо сэра Джозефа чудесным образом прояснилось.
— Конечно: думаю, могу вам это обещать под мою ответственность, — сказал он. — Полагаю, лорд Мелвилл будет только за: это, возможно, последнее, что он сможет сделать для своего юного друга. Но это всё, сэр? Наверняка же есть что-то ещё?
— Это всё, сэр. Я очень вам признателен, сэр Джозеф: вы оказали мне огромную услугу.
— Господь с вами, — вскричал сэр Джозеф, отмахиваясь от благодарности папкой. — Дайте-ка подумать. На фрегате, конечно, есть хирург. У меня нет благовидного предлога его снять — кроме того, это не совсем то. Вам следует получить временный чин — вы отправитесь на фрегат с временным назначением и явитесь туда с утра пораньше. Выработка полных инструкций займёт некоторое время — нужно заседание Совета — но сегодня к вечеру всё будет готово, и вы сможете отправиться туда вместе с курьером Адмиралтейства. Вы же не будете возражать против поездки в темноте?
Дождь уже едва моросил, когда Стивен вышел в парк, но и этого хватило, чтобы отбить у него охоту пройтись по книжным лавкам Уич-стрит, как он намеревался, и он возвратился в «Грейпс». Там он уселся в высокое обитое кожей кресло и стал смотреть в огонь, в то время как его разум бродил в самых разных направлениях, иногда попросту замыкаясь на себя в уютной летаргии, пока серый дневной свет плавно не перешёл в тусклую, туманную, неприязненную ночь, пронизанную оранжевым светом уличных фонарей. Появление курьера Адмиралтейства разрушило его восхитительное чувство мягкой безграничности тела, и он осознал, что после бисквита с мадерой у лорда Мелвилла ничего больше не ел.
Он попросил чаю и пышек — очень много пышек — и при свете свечей, зажжённых на его стороне стола, прочёл доставленное курьером: дружескую записку от сэра Джозефа с подтверждением отправки «Лайвли» и примечанием, что «в знак признания заслуг д-ра Мэтьюрина он приказал, чтобы временное назначение было составлено максимально похоже на то, что было пожаловано сэру Дж. Бэнксу из Королевского общества» — что, как он надеется, доставит доктору удовольствие; и само назначение — впечатляющий документ, написанный полностью от руки в силу редкости его формы, с подписью лорда Мелвилла, смазанной из-за спешки; официальное письмо, предписывающее ему незамедлительно выехать в Нор и явиться на борт своего корабля; и ещё одна записка от сэра Джозефа, в которой говорилось, что инструкции будут закончены только после полуночи — он просит извинения за задержку и прилагает билет на «Le astuzie femminili» — это поможет доктору Мэтьюрину скрасить ожидание и беспристрастно оценить Чимарозу, «этого милого феникса».
Сэр Джозеф был богатый человек, холостяк; он любил удобства, и билет был в ложу — маленькую ложу, расположенную высоко на левой стороне зала. Из неё лучше было видно публику и оркестр, нежели сцену; но Стивен устроился в ней не без некоторого самодовольства; он опёрся руками, всё ещё замасленными после пышек, на мягкий обитый тканью барьер ложи и посмотрел на публику внизу — среди которой в других случаях обычно находился сам — свысока и в духовном, и в физическом смысле. Зал быстро заполнялся, поскольку об этой опере много говорили, она была в моде — и, хотя королевская ложа справа от него пустовала, почти во всех остальных были люди — расхаживали, двигали кресла, глядели в зал, махали друзьям; и как раз напротив него оказалась группа морских офицеров, двое из которых были ему знакомы. Под собой в партере он узнал Макдональда с пустым рукавом, приколотым поперёк мундира; он сидел рядом с человеком, который почти наверняка являлся его братом-близнецом — настолько они были похожи. Там были и другие знакомые лица: казалось, здесь собрались все лондонские любители музыки и еще несколько тысяч тех, кому музыка была безразлична — оживлённое движение, приглушённый шум разговоров, сверкание драгоценностей; наконец большинство публики окончательно устроилось на местах, обмахиваясь веерами.