— Хорошо. Что ещё?
— Могу я взять двоих мичманов, милорд?..
— Двоих? Да… пожалуй. Вы упомянули вашего хирурга. Кто это?
— Доктор Мэтьюрин, милорд.
— Доктор Мэтьюрин? — переспросил лорд Мелвилл, поднимая глаза.
— Да, милорд: вы могли видеть его у леди Кейт. Он мой близкий друг.
— Ясно, — сказал лорд Мелвилл, глядя в стол. — Я помню его. Что ж, сэр Эван пришлет вам приказы сегодня с посыльным. Или, может быть, желаете подождать, пока их напишут?
В нескольких сотнях ярдов от Адмиралтейства, в Сент-Джеймс-парке, доктор Мэтьюрин и мисс Уильямс прогуливались по гравиевой дорожке вдоль декоративного пруда.
— Я всегда поражаюсь, — говорил Стивен, — когда вижу этих уток. Ладно лысухи — каждый может полакомиться этой совершенно заурядной птицей и даже полуодомашненной кряквой. Но благородная шилохвость, чернеть, гоголь! Я, бывало, полз на животе в ледяном болоте, чтобы хоть мельком увидеть их с расстояния фарлонга[72] — и едва я наводил на них подзорную трубу, как они поднимались в воздух и улетали; и вот, пожалуйста — в самом сердце шумного современного города, плавают себе преспокойно в пруду и едят хлеб! Никто их не ловил, не подрезал крылья — просто они спустились сюда, прилетели прямиком с высоких северных широт! Я поражён.
София внимательно рассмотрела птиц и сказала, что тоже находит это поистине изумительным.
— Бедные лысухи, — добавила она. — Они всегда кажутся такими сердитыми… Так, значит, это и есть Адмиралтейство?..
— Да. Думаю, теперь Джек уже знает свою судьбу. Он за одним из тех высоких окон слева.
— Какое величественное здание, — заметила София. — Может быть, рассмотрим его поближе? Чтобы пропорции были верными. Диана говорила, что он похудел и неважно выглядит. Сдулся — вот что она сказала.
— Возможно, стал старше, — сказал Стивен. — Но по-прежнему ест за шестерых; и, хотя я теперь не назову его чрезмерно тучным, он всё же довольно толст. Жаль, что не могу сказать то же и про вас, дорогая моя.
София действительно похудела, но это ей, впрочем, шло, так как уничтожило последние намеки на детскость и проявило скрытую дотоле твёрдость черт лица; но в то же время с него исчезло отстраненное, таинственное, немного сонное выражение, и теперь она казалась совершенно проснувшейся, взрослой молодой женщиной.
— Если бы вы его видели вчера вечером у леди Кейт, вы бы не стали так беспокоиться. Вообще-то, в деле с тем ост-индским кораблем он потерял остаток уха, но это ничего.
— Его уха! — вскричала София, побелев и встав как вкопанная посреди Конногвардейского плац-парада.
— Вы стоите в луже, дорогая моя. Позвольте вывести вас на сушу. Да, его уха, правого — то есть того, что от него оставалось. Но это ничего. Я его опять пришил; и, как я уже сказал, если бы вы его увидели прошлым вечером, вы были бы совершенно спокойны.
— Какой вы ему хороший друг, доктор Мэтьюрин. Другие его друзья так вам за это признательны.
— Конечно, я пришиваю ему уши время от времени.
— Это, должно быть, промысел Божий, что вы с ним рядом: я боюсь, что он порой весьма бездумно подвергает себя риску.
— Это верно.
— Хотя не думаю, что я смогла бы решиться на встречу с ним. Я была очень нелюбезна, когда мы в последний раз виделись. — Её глаза наполнились слезами. — Быть нелюбезной так скверно; такое не забывается.
Стивен посмотрел на неё с глубокой нежностью: она была милым созданием, милым и несчастным, и лоб её пересекала складка; но он ничего не сказал.
Часы на Вестминстерском аббатстве начали отбивать время, и София воскликнула:
— О, мы ужасно опаздываем! Я обещала маме… она будет беспокоиться. Бежим, скорее.
Он подал ей руку, и они поспешили через парк; Стивен вёл её, потому что глаза её были затуманены слезами и через каждые три шага она оглядывалась назад, на окна Адмиралтейства.
Эти окна большей частью принадлежали официальным апартаментам лордов — членов Комитета Адмиралтейства; те же, за которыми скрывался Джек, располагались на дальнем конце здания и смотрели во двор. Сам он на деле находился в приёмной, где ему в течение его службы довелось провести столько тревожных и томительных часов, и где теперь он с момента аудиенции пробыл достаточно, чтобы насчитать сто двадцать трёх мужчин и двух женщин, прошедших через арку. Здесь же находилось порядочное количество других офицеров; они сменялись по мере того, как тянулся день, но ни один из них не ждал, как он, имея за пазухой похрустывающее назначение и приказы. С точки зрения швейцаров это ожидание было странным и возбуждало их любопытство.