Орландо рассказывал, что смерть индейца вызывает всеобщую тоску и печаль. Родственники и друзья погибшего коротко остригают волосы и раскрашивают свои тела. Несколько дней продолжается безутешный плач, где роль запевал принадлежит старухам. Вдова же оплакивает супруга несколько месяцев. Лишь спустя год она может снова выйти замуж.
...Музыканты начали проявлять признаки усталости, и мы с Галоном попросили продемонстрировать нам стрельбу из лука. «Даже до далекой деревни караиба, — показывая на меня, говорит Галон, — дошли слухи о том, что камаюра являются самыми лучшими стрелками Шингу, что их луки — самые меткие и что их стрелы не знают промаха...» Я усиленно киваю головой. Краснокожие красавцы гордо улыбаются, кто-то из мальчишек бежит за луком и стрелами, а мы с Галоном нанизываем на сухой куст газетный лист.
И вот лук принесен. Карикари протягивает его нам. Первым пробует свои силы Галон. Он с трудом оттягивает тетиву, щурится, пытаясь прицелиться. Стрела нервно выскакивает и вонзается в землю, не пролетев и половины расстояния до цели. Камаюра радостно смеются.
Теперь настает моя очередь. Я робко накладываю оперение стрелы на бечеву, тяну тетиву и чувствую, что она оказалась упругой, как туго натянутая проволока. Руки дрожат, острие стрелы вихляется. О том, чтобы попасть в газету, не может быть и речи. Тем более что от напряжения руку свело, и кисть, вцепившаяся в оперение стрелы, не хочет разжиматься. Я опускаю лук, перевожу дыхание и собираюсь с силами. Потом снова прицеливаюсь, вернее делаю вид, что прицеливаюсь: с ученым видом знатока прищуриваю левый глаз и — будь что будет! — разжимаю онемевшую кисть правой руки.
Стрела робко юркнула куда-то в сторону, чуть не задев мальчишку, с нескрываемым наслаждением наблюдавшего за моими мучениями.
Радостный взрыв хохота сотрясает крышу «мужского клуба». «Караиба не умеет стрелять, — заключает Карикари. — Теперь будет стрелять камаюра».
Царственным жестом он протягивает руку, берет у меня лук и, почти не целясь, пускает стрелу в цель. Увы, избыток оптимизма губит его: стрела проходит в полуметре над газетой и вонзается в землю метрах в десяти за кустом.
«Э-э, брат, — ухмыляется Галон. — Камаюра, оказывается, тоже... не того?»
Пожилой индеец, молчаливо наблюдавший за нами, с негодованием глядит на Карикари. Доброе имя племени и славные традиции предков поставлены на карту этим молодым хвастуном. Старик встает, подходит к смутившемуся парню, берет у него лук и что-то говорит мальчишке. Тот подает ему сразу три стрелы. Старик еще раз меряет холодным взглядом Карикари и поворачивается в сторону белеющей метрах в сорока от нас на кусте газеты.
Одна за другой свистнули три стрелы. Каждая из них прошила «Жорнал до Бразил» точно посредине.
Не удостаивая нас взглядом, старик, сопровождаемый радостными воплями соплеменников, отдает лук мальчишке и возвращается на свое место. Я наблюдаю за Карикари. Он явно обозлен. Мальчишка приносит стрелы, и Карикари, гордо подняв голову, пускает все три стрелы одну за другой. И все три теперь попадают в цель.
«Камаюра хорош, — гордо говорит Макари. И примирительно добавляет: — Караиба тоже хорош». Мы улыбаемся, молчим, и у меня появляется желание спровоцировать наших новых друзей на показательный матч по борьбе. Впрочем, я тут же соображаю, что они могут, как это было только что со стрельбой из лука, предложить и нам померяться с ними силами, и благоразумно подавляю в себе эту мысль.
Поблагодарив лучников и музыкантов, мы с Галоном отправляемся на поиски Марины и Марии. Поиски, впрочем, не сложны. Хижину, где расположился их летучий медпункт, легко определить с первого взгляда. У входа туда царит шумная суматоха. Мы подходим, протискиваемся внутрь и видим Марину, окруженную толпой женщин и детей. Она промывает нарыв у какой-то дряхлой старухи. Мария возится с мальчонкой лет шести; смазывает ему слезящиеся глаза какой-то мазью. Мальчишка доверчиво держится за подол ее платья.
Он спокоен, этот мальчуган. Он давно уже привык к этим девушкам, которые приезжают в деревню каждый месяц. Или чаще, если на пост Леонардо прибегает кто-нибудь и докладывает Орландо, что заболел какой-нибудь Такуни, или Таракуау, или Камалови.
Марина работает с Орландо уже семь лет. Семь лет!... «Похоронить себя в этой глуши?!» — всплывает в памяти сакраментальная фраза, которую произносят на всех языках мира заботливые мамаши, узнающие о том, что их любимое чадо укладывает рюкзак, собираясь на рыбные промыслы Камчатки, на рудники Минас-Жерайса или в медвежий угол какой-нибудь Бретани.