— Так срочно, Слава?
— Да. Скажи ему, она на свободе.
— Она? Офелия?
— Да.
— Окей.
— О, да!
— Что?
— Я не тебе, Марин…
Связь отключилась. Мулатка получила долгожданную порцию спермы в свой малолетний ротик, высосав её до последней капли. Дайкири был выпит, а хайболл разбит о ближайшую псевдо-реальную пальму.
«Финиковая?» — предположил Геринг. — «Надо будет изменить программу на банановую».
Эскорт въехал в ворота Спасской башни. Караул отдал честь плазменными карабинами. Ворота закрылись.
Над кремлёвскими зданиями тучей кружили вороны. Эскорт броне-мотоциклистов по своей инициативе включил мигалки и прочую цветомузыку. Это была их территория. Территория тысячелетней славы и тысячелетнего позора.
2
Он долго шёл по кремлёвским коридорам, пока не свернул в неприметный аппендикс, ведущий в полуподвал. Стены тут не знали евроремонта и вообще никакого ремонта уже лет 70. Их только периодически мыли и подкрашивали зелёной масляной краской советского ещё производства. Поэтому в некоторых местах краска образовывала наплывы, будто сталактиты в пещере. Коридор вёл в полуподвальный этаж, не обозначенный ни на каких планах. Нет, планы, скорее всего, были, но доступ к ним не имел никто на свете, включая исполняющего обязанности президента. Дорогу Герингу освещали стеклянные архаичные лампы накаливания, светившими жёлтым неярким светом. Эти лампы висели на проводах с матерчатой изоляцией без всяких буржуазных излишеств, вроде абажуров или плафонов. За всё время он никого не встретил и не услышал ни одного звука, хотя он точно знал, что в здании находятся тысячи людей. И не просто находятся, но напряжённо работают, оформляя документы, подшивая потом их в папки, складывая папки по порядку в дела. Эти документы были настолько важны, что их нельзя было доверить компам. Более того, многие из них существовали в единственном экземпляре и были написаны от руки архаичными шариковыми ручками, когда-то, в далёкие времена социалистическо-империалистического величия, стоившие ровно 7 копеек. Однако вышколенная дивизия делопроизводителей никак себя не проявляла, ни скрипом стульев, ни шумом передвигаемых стремянок, когда очередная папка занимала своё пронумерованное место на бесконечных полках с рядами бесконечных дел. Он шёл по самому секретному и могущественному месту в РАФ. В кабинетах в этой части здания даже не было окон, хотя там и были шторы из зелёной драпировочной ткани, но если их раздвинуть и посмотреть в окно, увидишь только бетонную стену. Окна были фальшивыми и служили только, чтобы не вызывать приступов невольной клаустрофобии. Во всяком случае, Геринг именно так объяснял задумку давно уже расстрелянных безымянных архитекторов.
В самом конце коридора была малоприметная в полумраке дверь. Никакого полированного дуба или даже шпона из ценных пород дерева не было. Дверь была обита дерматином гвоздями, шляпки которых напоминали ракушки. Он открыл эту дверь и, как обычно, поразился её массивности. Без всякого сомнения в этой двери была бронеплита, отлитая ещё на Уралвагонзаводе. Пройдя через тамбур и открыв следующую дверь, он оказался в крошечной приёмной, обставленной старомодной мебелью. На кушетке, где с трудом разместились бы три человека, когда-то сиживали красные маршалы и министры великой индустриальной державы, писая в штаны и трясясь от ужаса, и их ужас впитался в дерматин этой кушетки навечно. За столиком из массива дуба, покрытого лаком, сидела Марина. На столике не было ничего, кроме допотопного телефона из чёрного эбонита и последнего номера журнала «Космополитен».
— Как ты? — спросил он девушку.
— Да зашибись, — ответила она. — Подыхаю тут со скуки.
— С нашим-то папочкой? — хохотнул Геринг.
— Папочка нынче играет в паровозики, ему не до меня… — Марина закатила глазки к потолку. — Новое увлечение у нас.
Геринг полез в портфель из кожи нильского крокодила, которого он собственноручно подстрелил, во всяком случае, это могло бы быть именно так, потому что он старательно целился из эксклюзивной винтовки ручного изготовления, и достал оттуда стеклянную бутылку в виде фляжки односолодового виски двадцатилетней выдержки: