— Ты, — обращаясь к центуриону, властно произнес Пилат, — возьми факел. Будешь указывать мне дорогу.
— Да, префект! — Ответил центурион, прикладывая сжатую в кулак ладонь к сердцу. — Куда прикажешь вести тебя?
— Я хочу говорить с узником, приговоренным к смерти.
— С которым из них?
— С сумасшедшим из Назарета.
— Как прикажешь, префект. Следуй за мной.
Вслед за центурионом Пилат и его спутники по крутой каменной лестнице спустились в подземелье, где содержались узники. На звук шагов из каморки у входа в длинный темный коридор выглянул надзиратель со свечей в руке.
— Возьми ключи! — Не останавливаясь приказал ему центурион, — ты идёшь с нами.
Надзиратель спешно, схватив связку с ключами, поспешил вслед процессии.
— Здесь! — Доложил центурион, остановившись возле тяжелой двери с зарешеченным окошком.
— Открывай! — Коротко скомандовал Пилат.
Надзиратель зазвенел ключами, и, найдя нужный, со скрежетом открыл замок. Первым в камеру вошёл центурион, осветив ее пламенем факела, вслед за ним прошли телохранители прокуратора, и лишь потом пригнув голову через низкий дверной проем вошёл Пилат.
В углу грязной камеры на пучке полусгнившей соломы, жмуря глаза от неожиданно яркого света, сидел человек. Он смотрел на вошедших скорее с любопытством, чем страхом.
— Оставь факел, — сказал Пилат, обращаясь к центуриону, — я хочу говорить с ним наедине. Все вон, ждите за дверью. Спутники прокуратора спешно покинули камеру, оставив его один на один с арестантом.
— Ты удивлён? — Спросил он у узника. — Я не вижу в твоих глазах страха.
— Чего же мне бояться, господин? Я ведь итак приговорён к смерти, и завтра умру. Страх ищи у тех, кто решил, что я должен умереть.
— Я не хотел этого и пытался убедить их отпустить тебя.
— Знаю. Твоей вины в этом нет.
— Откуда же тебе знать об этом?
— Знаю, от веры моей в отца нашего небесного.
— Что же он не спас тебя, если ты так веришь в него?
— Спасение не в избавлении плоти от страданий, а в спасении бессмертной души.
— Странный ты человек! Не могу понять тебя! Но при всём при этом, я, хоть и не разделяю ни твоей веры, ни твоих взглядов, и, скорее они на мой взгляд представляют серьезную угрозу обществу, в котором мы живем, но, при всём при этом, я уважаю твою твердость и силу духа. Я пришёл сюда для того, чтобы выполнить твою последнюю волю. Кроме, конечно, освобождения. Это уже вне моей власти.
— Можешь дать мне пергамент, перо и чернила?
— И все?
— Нет! Пообещай, что передашь это письмо моей матери — Марии, вдове Иосифа из Назарета. И ещё, пообещай, что разыщешь женщину — блудницу по имени Магдалена, и позаботишься о том, чтобы она попала к моей матери.
Пилат удивленно посмотрел на осуждённого и растерянно проговорил.
— Что ж, если это все, ты получишь все, о чем просишь. И я даю своё слово римлянина, что выполню все, что в моей власти.
Пилат повернулся к двери и, распахнув ее, приказал центуриону немедленно принести все, о чем попросил узник. Центурион со всех ног помчался выполнять приказ, а прокуратор, вновь повернувшись к осуждённому спросил:
— Ты доволен?
— Да, господин. Спасибо, и храни тебя господь.
— Поторопись с письмом. Ночь коротка, а у тебя время есть только до рассвета.
— Я успею.
Глава 3
— Поверить не могу! Аврелий, как ты мог это допустить?
— Поверь мне, Цилия, я сделал все, что мог. Мне пришлось рассказать ему все, что произойдёт с ним, с его друзьями, с последователями, но он ничего не хотел слушать. Мало того, в нарушении всех запретов, мне пришлось рассказать ему о тайне его рождения, о нас всех. Все, ты понимаешь, абсолютно все. И том, кем на самом деле были те две женщины — Гелома и Саломея, которые помогли ему появиться на свет, и то, кто на самом деле был его биологическим отцом, и об его отце духовном. А в доказательство своих слов, я отправился с ним на орбиту. Мы побывали на нашем базовом корабле, где я показал ему видеоотчеты о том, как мы влияли на их цивилизацию с самых первых дней пребывания на планете. Ничего не помогло. Он даже не удивился, а вера его от этих знаний, как мне показалось, стала еще крепче. Думаешь мне легко. Мне, который наставлял и опекал его с младенчества. Но после его странствий по Египту, Вавилону, Индии, он вернулся совершенно другим человеком, со своими идеями, со своей, если хочешь, верой. Хочешь знать, что он мне ответил? Он сказал, что если согласится на мое предложение, то все те люди, которые ему поверили, которые пошли за ним, которые приняли его веру, сочтут его предателем, и все надежды их на лучший мир будут преданы забвению. А вот муками своими, своей готовностью принять смерть ради веры своей, он зажжет в них искру надежды на спасение. Мне нечем было ему возразить. Он сделал свой выбор сознательно. Пойми, он уже совсем не мальчик, он взрослый мужчина, который сам способен принимать принципиально важные для себя решения.