«Он вообще не должен был выйти из комы, – говорил ей Бэбино вскоре после того, как она появилась в Ведре. Обычно главный невролог – ни рыба ни мясо, но он очень оживляется, если разговор заходит о Брейди. – И посмотрите на него теперь! Он может проходить короткие расстояния, да, с чьей-то помощью, но все-таки может, он ест сам и отвечает, вербально или знаками, на простые вопросы».
Хартсфилд также едва не проткнул себе глаз вилкой, могла бы добавить Рут Скапелли (но не добавляет), и его вербальные ответы для нее звучат как «куд-кудах» и «гы-гы». А отходы жизнедеятельности! Надень на него подгузники «Депенс», и они останутся сухими. Сними их, и он дует в постель регулярно, как часы. Еще и испражняется, если есть такая возможность. Словно знает, когда это надо сделать. Она уверена: он знает.
Знает он и другое (в этом у нее нет ни малейших сомнений): Скапелли его не любит. Этим самым утром, когда осмотр закончился и доктор Бэбино мыл руки в примыкающей к палате ванной комнате, Брейди вскинул голову, чтобы взглянуть на нее, и поднял руку на уровень груди. Трясущиеся пальцы сжались в кулак. А потом средний палец медленно разогнулся.
Поначалу Скапелли едва осознавала, что видит: Брейди Хартсфилд посылает ее на три буквы. А потом, когда вода в ванной перестала течь, две пуговицы на ее униформе оторвались, обнажив середину широкого бюстгальтера «Плейтекс 18-ауэ комфорт стрэп». Она не верила слухам об этом выродке, отказывалась им верить, но теперь…
Он ей улыбался. Чего там, ухмылялся, глядя на нее.
И вот она подходит к палате 217 под успокаивающую музыку, которая льется из динамиков под потолком. На ней запасная униформа, розовая, которую она держит в шкафчике и не любит. Она смотрит по сторонам, желая убедиться, что никто не обращает на нее внимания, делает вид, что вглядывается в температурный лист, на случай если кого-то не заметила, и проскальзывает в палату. Брейди сидит на стуле у окна, как всегда. На нем одна из его четырех клетчатых рубашек и джинсы. Волосы причесаны, щеки гладкие, как у младенца. Значок-пуговица на нагрудном кармане извещает: «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА».
«Он живет, как Дональд Трамп, – думает Рут Скапелли. – Убил восемь человек, искалечил бог знает сколько, пытался взорвать тысячи девочек-подростков на поп-концерте, а теперь сидит здесь, еду ему приносит личная прислуга, одежду стирают и гладят, лицо бреют. Трижды в неделю ему делают массаж. Четыре раза в неделю он посещает водолечебницу и принимает горячие ванны.
Живет, как Дональд Трамп? Гм… Скорее как вождь какого-нибудь племени из пустыни одной из богатых нефтью стран Ближнего Востока».
А если бы она сообщила Бэбино, что он показал ей палец?
О нет, ответил бы Бэбино. Нет, медсестра Скапелли. Вы видели лишь непроизвольную мышечную судорогу. Его мозг еще не может выдать команду на такой жест. А если бы и мог, с чего ему показывать вам палец?
– С того, что ты меня не любишь, – говорит она, наклоняясь вперед и упираясь руками в прикрытые розовой юбкой колени. – Так, мистер Хартсфилд? И в этом мы квиты, потому что я не люблю тебя.
Он на нее не смотрит, не подает виду, что услышал. Не отрывает глаз от многоэтажной автостоянки на другой стороне дороги. Но он ее слышит, она в этом уверена, и полное отсутствие реакции злит еще больше. Когда она говорит, люди должны слушать.
– Мне что, поверить, будто ты оторвал пуговицы моей униформы силой мысли?
Никакой реакции.
– Я знаю, что это не так. Я давно собиралась заменить эту униформу. Она мне стала узка. Ты можешь дурить более доверчивых медсестер, но со мной этот номер не пройдет, мистер Хартсфилд. Все, на что ты способен, это сидеть на стуле. И гадить в постель всякий раз, когда у тебя появляется шанс.
Никакой реакции.
Скапелли бросает взгляд на дверь, желая убедиться, что она закрыта, потом отрывает левую руку от колена и протягивает к нему.
– Все эти люди, которых ты убил и покалечил… Некоторые мучаются до сих пор. Тебя это радует? Радует, так? А как это понравится тебе? Давай выясним?