Некоторые понимали, что с распадом Советского Союза Соединенные Штаты остались единственным «полюсом». Но они полагали, что однополярность - это переходная фаза, «момент», как говорилось в одной статье[2]. На президентских выборах 1992 года постоянно шла речь о слабости Америки. «Холодная война завершилась: победители - Япония и Германия», - заявил во время своей избирательной кампании кандидат от демократов Пол Цонгас. Генри Киссинджер в своей книге «Дипломатия», вышедшей в 1994 году, предсказал возникновение нового многополярного мира - взгляд, который разделяло большинство ученых. Европейцы полагали, что находятся на пути объединения и сами станут мировой державой, азиаты уверенно говорили о наступлении «Тихоокеанского века».
Несмотря на эти заявления, в решении внешнеполитических проблем - неважно, сколь отдаленных - последнее слово всегда принадлежало Вашингтону. Когда в 1991 году разразился Балканский кризис, Председатель Европейского совета от Люксембурга Жак Поос провозгласил: «Вот и пробил час Европы. Если и есть проблема, которую могут решить европейцы, так это проблема Югославии. Это европейская страна, она вне сферы компетенции американцев». Это не была необычная или антиамериканская точка зрения: ее разделяло большинство европейских лидеров, включая Тэтчер и Гельмута Коля. Но через несколько лет кровопролития положить конец войне пришлось именно Америке. Когда позднее в то же десятилетие возникла проблема Косово, Европа немедленно передала бразды правления Вашингтону. Та же схема действовала и во время Восточноазиатского кризиса, борьбы Восточного Тимора за независимость, очередных ближневосточных конфликтов и неуплаты долгов Латинской Америкой. Нередко часть решений принимали другие страны, но кризис продолжался до тех пор, пока не вмешивалась Америка. И в то же самое время американская экономика переживала самый затяжной бум с времен Второй мировой войны, ее доля в мировом производстве увеличилась, в то время как Европа и Япония переживали стагнацию.
Когда в 1993 году Билл Клинтон занял президентский пост, он пообещал больше не тревожиться по поводу внешней политики и сфокусироваться «подобно лучу лазера» на экономике. Но притяжение однополярности было очень мощным. Ко времени своего второго срока Клинтон стал президентом с функциями министра иностранных дел, большую часть своего времени и энергии он уделял проблемам мира на Ближнем Востоке и Балканскому кризису. Джордж Буш-младший расценивал это как излишнее увлечение внешней политикой - в ущерб неотложной помощи экономике и укреплению государства - и во время президентской кампании пообещал сократить объем внешнеполитических обязательств Америки. Затем наступило его президентство и, что гораздо важнее, 11 сентября.
В годы правления Клинтона могущество Америки стало еще более очевидным, Вашингтон сделался более самоуверенным, а зарубежные правительства - более неуступчивыми. Некоторых экономических советников Клинтона вроде Мики Кантора и Лоренса Саммерса обвиняли в высокомерии по отношению к зарубежным странам. К таким дипломатам, как Мадлен Олбрайт и Ричард Холбрук, в Европе относились с пренебрежением, когда они говорили об Америке как о «незаменимой нации» (слова Олбрайт). Министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин в 90-е годы придумал выражение «гипердержава» - и это не было проявлением нежности. Но все эти проявления недовольства были вежливой трескотней по сравнению с враждебностью, которую вызвал Джордж Буш-младший. На протяжении нескольких лет администрация Буша практически кичилась своим пренебрежением к договорам, многостороннему сотрудничеству, международному общественному мнению - ко всему, что предполагало согласительный подход к мировой политике. Ко второму сроку Буша на посту президента, когда несостоятельность такой конфронтации стала очевидной, администрация принялась менять курс на всех фронтах, от Ирака и израильско-палестинского мирного процесса до Северной Кореи. Но новая политика запоздала, она свелась к невнятной болтовне, ворчанию и элементам администрирования, которые совершенно не состыковывались с новой стратегией.