Завернувшись в одеяло так, что не осталось ни единой щелочки, она лежала, словно в материнской утробе. Плакала, тряслась, глотала слезы. Выла. Извивалась, корчилась, пытаясь выдавить из себя эту боль. Потом затихла.
Ее тошнило. Сорвав с лица одеяло, она обессиленно сползла с шершавого матраса, загребая руками, как мультяшный герой, выбирающийся из зыбучих песков. Она решительно не хотела думать про Мэтта, его новую жену и ребенка. Но это было неизбежно.
Тени заметно удлинились. Который час? Сколько прошло времени?
Она направилась в ванную. Сходила по-маленькому, до скрипа отмыла лицо недешевым средством для умывания и торопливо сбежала вниз по лестнице. Ее ждали стакан и бутылка. И другая бутылка, рядом с начатой. И еще хренова туча бутылок.
Глава девятая
Джейкоб
8 сентября 2010
Он провел в палате час, но чувствовал, что этого мало. Время не лечит; время – чистая страница, на которой тени прошлого оставляют свои признания и сожаления.
На этой неделе от визита в больничное чистилище стало только хуже.
Последней была Наташа Кэрролл. Он держал ее тонкую, словно вырезанную из дорогого фарфора руку, а в глазах набухали тяжелые слезы. Наташа оставалась безмятежной: священная статуя с ликом, обращенным к неизвестному богу.
Наташа находилась в лучшем мире. Не в религиозном или философском, но в ментальном смысле. Ее мысли порхали где-то далеко, легкие, как летние грезы – и там явно было веселей, чем в этом больничном склепе.
А вот его мысли не умели никуда унестись. Попрощавшись с Наташей и помахав медсестрам, он на заплетающихся ногах вышел из больницы и замер под ярким солнцем. Свидание с Эми не принесло никакого облегчения; он был как выжатый лимон.
В окне отразилась его поникшая фигура. В светло-русых волосах пестрели свежие серебристые нити; кожа вокруг болезненно прищуренных глаз сморщилась, словно покореженный огнем пластик. Чувство вины разъедало его изнутри.
Он нетвердо прошел несколько шагов по неровной, засыпанной гравием площадке перед старым больничным корпусом и тяжело опустился на землю. Здание нависло над ним тюремной башней.
Полная неподвижность. Ноги по-турецки, плечи опущены. Осыпающаяся кирпичная стена холодит поясницу. Позвоночник словно врос в землю – пустил корни. Если вдруг на него помчится машина скорой помощи, он не сможет отскочить с дороги.
Утром он весь издергался. Когда Фионе нужно было в женскую консультацию, ей разрешали появляться на работе в обед, и сегодня после приема она захотела сходить вместе на бранч. Прием заканчивался в 10:45, от консультации до больницы минимум десять минут езды плюс парковка. Пойди он на бранч с Фионой – и на еженедельный визит времени бы уже не осталось. Нужно было сделать выбор: Фиона или Эми.
Он решил, что пожертвует Эми и не поедет в госпиталь на этой неделе. «Отличная идея, – сказал он. – Будет здорово сходить вместе на бранч перед работой».
Но потом, в кабинете женской консультации, он видел, как дрогнул живот Фионы, когда на него выдавили порцию холодного геля; и чуть не задохнулся в те полсекунды, когда молчал доплер; и со слезами на глазах слушал неумолчный стук сердца своего будущего ребенка.
В той комнате звучала сама жизнь, и он вспомнил об Эми.
О том, как слабо, едва различимо, бьется ее сердце. О том, что много лет назад жизнь в ее искалеченном теле, опутанном проводами и трубками, держалась лишь благодаря работе целой кучи аппаратов. Поначалу сердцебиение почти не прослушивалось, и перо осциллографа взлетало вверх по разлинованной бумаге настолько редко и нерегулярно, что любая пауза, казалось, означала конец.
Теперь в этот мир готовился прийти его ребенок. Вооруженный бесперебойно бьющимся сердцем, крохотными, решительно сжатыми кулачками и незамутненной душой. А прикованная к постели Эми кисла в больнице, словно молоко на подоконнике.
Телефон завибрировал, разогнав роящиеся мысли. Фи-она. Джейкоб потряс головой и похлопал себя по щекам.
– Привет, любимая, ты чего звонишь? – сказал он в трубку, чувствуя, как солнце, слегка пощипывая кожу, заливает жидким золотом голые руки.
– Прости, если мешаю. Я просто немного волновалась.
Прочистив горло, он ответил:
– Ты мне не мешаешь, Фи. А почему ты волновалась? – Ну, утром на приеме ты был такой нервный. И очень странно разговаривал перед тем, как куда-то умчался. Я тебя ни в чем не обвиняю и не упрекаю; плевать на бранч, но ты ведь сбежал, Джей. Можно подумать, тебе позарез хотелось оказаться подальше от нас!