— Ты не заметила ничего странного в этом ботинке?
— Заметила. Он не был расстегнут.
Удивительная женщина. Наверное, у нее должны быть какие-то недостатки, уравновешивающие такое количество совершенств, но представить, что это могли быть за недостатки, было не в его силах.
Глава 15
От реки веяло холодом. Озябшие ивы дрожали, поверхность отливавшей свинцом воды попеременно то морщил налетавший ветер, то как оспинками изрывал проливающийся ливень. По мере того, как медленно проходил час за часом, обычно живое, пытливое выражение лица Роджерса сменилось меланхоличным, и кончик носа, выглядывавший из-под поднятого воротника непромокаемого плаща, порозовел и стал совсем унылым. Пока что их вахта протекала спокойно, не привлекая любопытных. С обитателей Милл-Хауса было взято обещание не разглашать тайну, и свое обещание они блюли без труда. Миссис Трапп, которую не переставало «тянуть», улеглась в постель, а Томми, на правах помощника полиции, входил в команду тральщиков. Широкое пространство, заключенное в излучине реки, протекающей в глинистых берегах, находилось далеко от дороги, даже тропинки вблизи не пролегало. Жилищ поблизости тоже не было, а следовательно, не было и прохожих, которые могли бы постоять, посмотреть, а затем продолжить свой путь, разнося по окрестностям новость.
Здесь у реки был их отдельный от всех мир, где не существовало ощущения времени и уюта.
Грант и Роджерс давно исчерпали все известные им случаи из области судебной медицины и погрузились в молчание. Теперь это были просто два одиноких человека, застрявших на широком лугу промозглым весенним днем. Они сидели рядышком на пне поваленной ивы. Грант следил за медленным продвижением поисковой драги, Роджерс смотрел вдаль на привольно раскинувшуюся равнину.
— Все это заливается каждый год в зимнее половодье, — сказал он. — Если, конечно, не думать о неизбежном ущербе, картина получается красивая.
продекламировал Грант.
— Что это такое?
— Стихи, которые мой армейский друг написал по поводу наводнения.
— Славно! — сказал Роджерс.
— Стихи безнадежно старомодные, — возразил Грант. — Я бы назвал их потугой на поэзию, что считается пороком непростительным.
— Длинное стихотворение?
— Всего две строфы и нравоучение.
— И каково оно?
Роджерс подумал.
— А это хорошо, — сказал он, — просто хорошо. Ваш армейский друг знал, о чем говорил. При виде сборников стихов мне всегда становится скучно, а вот в журналах иногда помещают стихи — если, например, рассказ не дотягивает до конца страницы и остается пустое место. Знаете, как бывает?
— Знаю.
— Вот их я много прочитал. И иногда попадаются даже очень хорошие. Одно я до сих пор наизусть помню. Собственно, это и не стихотворение было, рифмы никакой, но за душу взяло. Вот, послушайте.
— Понимаете, я ведь вырос у моря, в Мир-Харборе, и до сих пор не привыкну жить вдалеке от него. Простору не хватает. И воздуха. Но я никак не мог выразить свои чувства словами, пока не прочитал эти стихи. Я прекрасно представляю себе, что чувствовал тот парень — «пташек пересуды…».
Пренебрежение и досада, зазвучавшие в его голосе, показались Гранту смешными, но тут же возникшая мысль развеселила его еще больше, и он расхохотался.
— Что тут смешного? — слегка ощетинился Роджерс.
— Я просто подумал — вот-то возмутились бы авторы детективных романов, увидев двух инспекторов полиции, сидящих на пне поваленной ивы и читающих друг другу стихи.