— Осталась. И в какой-то степени еще больше запутала следствие.
— Да? — сказала она. Впервые на лице ее промелькнула легкая улыбка. Подумав немного, она прибавила: — Теперь уж Уолтер больше никогда не будет так твердо уверен в Лиз. Одно хорошее дело я все-таки сделала. Есть какая-то высшая справедливость в том, что сделать это должна была женщина. Непостижимо, как вы сумели догадаться, что я женщина, всего лишь по внешним очертаниям небольшого пакета.
— Вы мне льстите. Мне никогда не приходило в голову, что вы могли оказаться женщиной. Я просто думал, что Лесли Сирл скрылся, переодевшись в женское платье. Я предполагал, что, возможно, это были ваши вещи и что он поехал к вам. Но то, что Сирл отказался от всего, что достиг в жизни, и бросил все свое имущество, несколько озадачило меня. Он никогда не сделал бы этого, если бы не мог тут же воплотиться в другую личность. Именно тут у меня впервые мелькнула мысль, а не мистификация ли это, может, он вовсе и не мужчина. Мысль не показалась мне такой уж дикой, потому что незадолго до того я имел возможность проследить дело, где арест за воровство привел к столь же неожиданным результатам. Я видел, как в общем-то легко все это проделать. А тут и вы появились. Предстали во весь рост, так сказать. Личность, в которую без малейшего промедления мог воплотиться Сирл. Личность, спокойно пребывавшая «на этюдах» в Шотландии, пока Сирл околпачивал интеллигенцию в Орфордшире, — он перевел глаза на расставленные по комнате картины. — Вам пришлось взять их напрокат или вы сами писали их?
— Да нет. Я писала их сама. Я обычно уезжаю на лето в Европу и пишу там картины.
— Вы когда-нибудь были в Шотландии?
— Нет.
— Вам непременно надо туда съездить. Грандиозная страна. Но откуда же вы тогда узнали, что у Сюильвена такой заносчивый вид?
— Именно таким он выглядел на открытке. Вы шотландец? Ведь Грант, кажется, шотландская фамилия?
— Шотландец-отступник. Мой дед родом из Стратспи, — он оглядел сомкнутые ряды полотен-доказательств и улыбнулся: — Такого прелестного, основательного и убедительного алиби я еще никогда не видел.
— Не знаю, — сказала она, с сомнением рассматривая их. — Мне кажется, художник скорее воспринял бы их как признание. В них есть что-то вызывающее и вредоносное. И к тому же злое. Разве нет? Теперь, после того как я узнала Лиз и… стала взрослее и Маргрит умерла в моем сердце, как умерла она в реальности, я бы написала их по-другому. Знаете, каково бывает узнать, что человека, которого вы любили всю жизнь, на свете никогда и не было. Тут не захочешь, а повзрослеешь. Вы женаты, инспектор?
— Нет, а почему вы спрашиваете?
— Не знаю, — сказала она уклончиво. — Просто мне интересно, как случилось, что вы так быстро поняли, что произошло со мной после того, как я узнала о Маргрит. Ну и, наверное, от женатых людей ждешь больше сочувствия к душевным потрясениям. Что в общем-то глупо, обычно они так заняты собственными переживаниями, что на других у них сочувствия просто не хватает. Вот неженатые, те… те помогут. Налить вам еще кофе?
— Кофе вы варите еще лучше, чем пишете картины.
— Вы, по-видимому, пришли не для того, чтобы арестовывать меня, иначе не стали бы пить у меня кофе.
— Совершенно верно. Не стал бы. Я не стал бы пить его даже с человеком, способным зло подшутить над кем-то.
— Но вы не возражаете против того, чтобы выпить чашку в обществе женщины, которая долго и тщательно продумывала план убийства?
— Однако передумала. Знаете, на свете не так уж мало людей, которых я и сам охотно убил бы. Да и вообще, при том, что тюремный режим не намного жестче, чем в школах средней руки, а отмена смертного приговора дело ближайшего будущего… Я, пожалуй, возьмусь и составлю списочек à la Gilbert. А потом, немного постарев, одним махом всех разом прикончу — потому, что один или десять разницы не делает, — и удалюсь на покой, зная, что до конца дней уход и стол мне будут обеспечены.
— Вы очень добрый, — сказала она ни с того ни с сего. И, помолчав, прибавила: — В общем-то я ведь не совершила никакого преступления. Судить меня не за что. Правда?
— Дорогая мисс Сирл, фактически вы совершили чуть ли не все преступления, перечисленные в уголовном кодексе. И самое тяжкое и непростительное из них — это пустая трата времени и без того перегруженных работой полицейских нашей страны.
— Но это же не преступление? Для чего же еще существует полиция? Я не хочу сказать, для того, чтобы заставлять ее попусту тратить время, но разве не должна она доискиваться, нет ли в происшедшем чего-то подозрительного? Ведь нет же закона, согласно которому можно привлечь к ответственности за злую шутку, как вы это называете.