Выражение мое не пригодилось. Рукав, оказывается, теребил ни кто иной, как старый знакомец – нынешний председатель Госкомпечати. Лапин? Зорин? За время, прошедшее после нашей случайной встречи в заведении с розовым кафелем, я так и не удосужился выяснить, кто же все-таки управляет сегодня всероссийской печатью. Прав был Пушкин: мы, русские, ленивы и нелюбопытны.
– Добрый вечер, – с преувеличенной радостью проговорил я, пожимая руку Лапину-Зорину. Оставалось уповать на то, что Лапин-Зорин в тот роковой день запомнил не столько меня, сколько мой синий костюм. – Добрый вечер, Иван… Данилович!
Председатель Госкомпечати обиженно сморгнул. Я догадался, что вновь промазал с отчеством. Не-ет, методом тыка такие вещи не делаются! На мое счастье, Иван Какойтович оказался, как и в прошлый раз, человеком деликатным и не стал меня поправлять. А может быть, он решил, будто последствия моего ушиба головы еще дают о себе знать: тут – помню, а тут – не помню.
– Добрый вечер, – произнес Иван-не-Данилович. – Что у вас там новенького, в Госкомприроде?
На полмгновения я опешил, однако тут же припомнил, что для большинства обитателей особняка на Страстном бульваре я продолжаю оставаться чиновником природоохранного ведомства.
– Жизнь идет, – рассеянно ответил я, время от времени посматривая в сторону Батырова. – Ничего не стоит на месте… Гони природу, понимаете ли, в дверь – она влетит в копеечку…
– Поздравляю вас с правительственной наградой, – продолжал Лапин-Зорин. Вероятно, он был вежливым человеком и не умел отчаливать без небольшой проникновенной беседы. – Рад за вас и за весь ваш Госкомитет. Обычно ведь про охрану природы у нас вспоминают, только когда что-нибудь приключится. Нефть разольется, или озоновая дыра, или поворот северных рек…
– С северными реками вопрос решен: все-таки будем поворачивать, – чисто автоматически сбрехнул я. Просто чтобы разговор поддержать.
– Неужели? – удивился Иван-не-Данилович. Я смекнул, что меня опять занесло черт-те куда. Ну, до чего доверчивый у нас народ! Даже неловко.
– Не то чтобы совсем поворачивать, – попытался выкрутиться я. – Так, немного загибать… Центральная Азия сохнет без пресной воды. Верите ли, вымирают уникальные виды стрекоз! С ледникового еще периода…
– Надо же… – покрутил головой вежливый председатель Госкомпечати. Вероятно, он был из числа горячих противников поворота. Мой аргумент насчет усыхающих стрекоз в Центральной Азии оказался для него неожиданным и сильным. Не дожидаясь, пока Лапин-Зорин захочет подпереть этот аргумент какими-нибудь фактами, я поспешил поскорее сменить тему.
– Вас тоже сегодня наградили? – полюбопытствовал я. – Рад за вас и весь ваш…
– Куда там – наградили! – грустно махнул рукой Иван-не-Данилович (и не-Денисович, Демьянович?). – Тут не до жиру, нам бы ассигнования все получить… Спикер Думы обещал сюда заехать, с проектом в первом чтении.
– Не заехал? – сочувственно спросил я и на сей раз попал в точку.
– Проманкировал, – с заметным раздражением отозвался шеф Госкомпечати. – У них, видите ли, именно сегодня – партийный пленум.
– И какой же это партии?… – поинтересовался я. – Ах, ну да!
– Вот именно! – горько сказал Лапин-Зорин. – Заседают, решают текущие дела. Международная обстановка, ситуация на Балканах, наш ответ Чемберлену… Из всей Думы я здесь видел одного только депутата Маслова. Очень довольного, между прочим. Он теперь снова будет судиться с нашим Президентом.
– Судиться? – переспросил я. – Снова из-за обезьяны?
Шеф Госкомпечати Лапин-Зорин отрицательно покачал головой.
– Везет товарищу Маслову! – произнес он с упреком. – Раньше его с обезьяной по ошибке сравнили, и он уж был рад-радешенек раздуть процесс до небес. А буквально только что президентский охранник дал ему в зубы. И тем самым, естественно, дал повод…
– И за что он его так? – Я почувствовал неприятный холодок где-то под ложечкой. За разговором я как-то упустил из виду, зачем я здесь. Лапин-Зорин, сам того не ведая, мне напомнил.
– В том-то и дело, что ни за что! – пожал плечами Иван-не-Данилович. – По крайней мере он сам так считает. Товарищ Маслов просто подошел к охраннику, предъявил депутатский мандат и попросил показать, где тут туалет. И сразу – получил по зубам, прямо по депутатской неприкосновенности. Товарищ Маслов уже уверен, что удар был санкционирован с самого верха… Хотя при чем здесь, простите, Президент?
– Да-да, – проговорил я поспешно. – Президент-то, разумеется, ни при чем… – Я вновь завертел головой, отыскивая в толпе Батырова. Моя тайная челобитная с каждой секундой все сильнее жгла мне карман. Но я решительно не представлял, как прорваться к помощнику Президента. С боем? Можно, конечно. А толку-то?
– Вам нехорошо? – участливо спросил шеф Госкомпечати. Он вообразил, что вновь о себе напомнила моя контузия, ставшая поводом сменить розовый кафель на паркет.
– Все в порядке… – слабым голосом произнес я. – Сейчас немного пройдусь, и все успокоится… Всего вам доброго!
Я осторожно двинулся прочь от Лапина-Зорина – не настолько быстро, как подобало бы абсолютно здоровому человеку, но и не так медленно, как двигался бы человек контуженый, нуждающийся, чтобы его проводили. В толпе, занятой выпивкой и жеванием, маневрировать не так уж легко, однако я справился. Я даже смог без больших потерь проскользнуть мимо престарелого профессора Можейко. Тот своей плотной фигурой наполовину загораживал проход между стеной и столом, ловил в объятия всех проходящих и заставлял выслушивать свои мемуары. Оказывается, Можейко не всегда был престарелым собирателем древностей, как можно было подумать с первого взгляда. Оказывается, в молодости Илюша Можейко на почте служил ямщиком…
Я не стал дожидаться, пока хранитель древностей дойдет в рассказе до волнующего эпизода замерзания в степи, и ловко уклонился от можейкиных объятий. Бывший ямщик укоризненно замычал, но, по-моему, быстро утешился, заполучив вместо меня знатного овцевода Мугиррамова. Похоже, двум ветеранам будет что вспомнить, подумал я, совершая в жующей толпе сложный пируэт: три шага вперед, два вбок, поворот на сто восемьдесят градусов – и спиной, спиной…
Шея моя уперлась во что-то жесткое и колючее – как будто в самом центре фуршетного стола вдруг вырос куст чертополоха. Я досадливо обернулся на препятствие, потирая шею. Вместо куста на моем пути громоздилась спина, увенчанная экзотическим головным убором, похожим на терновый венец. Об него я и укололся. Не обращая ни на кого внимания, толстая спина в венце продолжала вдохновенно кушать, вольно или невольно мешая моим передвижениям.
– Пардон, – сказал я, и кушающий повернулся ко мне фасадом.
Вот уж кого я не ожидал здесь увидеть! Вероятно, этот мой знакомец ради возможности заморить червячка на дармовом фуршете решил немного обождать переходить в оппозицию.
В одной руке у писателя Юрия Ляхова был кусок торта, в другой – кружок колбасы. Торт Ляхов ел сам, а вот колбасу скармливал черному котику, который расположился у писателя за пазухой и только высовывал наружу прожорливую пасть. Присмотревшись повнимательнее, я обнаружил кончик черного хвоста, выглядывающий между третьей и четвертой пуговицами писательского пиджака.
– Тсс! – конспиративно проговорил Ляхов, узнав меня (а может, не узнав). Из-за торта у писателя получилось «Тшш!». Кот заворочался за пазухой и выхватил из пальцев Ляхова последний колбасный кружок.
– А как же психополя? – осведомился я. – Здесь ведь наверняка такой фон…
– Все продумано, – с тихим торжеством прошептал Ляхов, быстро разделываясь с остатками торта. – Фон экранирует эта скотина…
– Муррр, – подала голос сидящая за пазухой Скотина, облизывая жирные писательские пальцы. Ляхов тут же рукой подхватил с подноса еще ломоть колбасы и успокоил ненасытную тварь.
– …а направленное психоизлучение корректирует верхний экран, – писатель ткнул освободившимся пальцем в сторону тернового венца. – Там проволочный каркас… Эти черти при входе даже не хотели меня пускать. Но я наплел, что кот и венок – части национального костюма. Они, болваны, даже не спросили, какой нации… Зомби, настоящие зомби!
– Я вас не выдам, – вполголоса пообещал я. – Слово даю. Кушайте спокойно…
– Вот и хорошо, – тихо возликовал писатель Ляхов. – Забыл сказать: я ваш рассказ все-таки беру в альманах. Не тот, который про Палестину, а тот, где пароход плывет… Если убрать слово «американский», получится очень даже здоровый реализм…