Читать онлайн "Постчеловечество" - Калашников Максим - RuLit

Во-вторых, также с середины 80-х годов была отмечена и иная тенденция: производительность в американских компаниях начала расти при стабильной и даже снижающейся оплате труда. Этот феномен представляется исключительно важным, так как он ясно показывает, что со второй половины 80-х основную роль в повышающихся прибылях американских промышленных и сервисных компаний стали играть интеллектуальные усилия работников их высшего эшелона и технологические нововведения, также коренящиеся в использовании интеллектуального капитала. Доля нематериальных активов в балансовой стоимости компаний достигла 30 и более процентов, а доля чистых активов в рыночной оценке составляет сегодня неправдоподобно низкую величину даже для фирм, не относящихся к наиболее высокотехнологичным отраслям: у «Кока-Колы» всего 4%, у «Майкрософт» — 6%, у «Дженерал электрик» — 18%, что свидетельствуют о «переоцененности» интеллектуального капитала менеджмента фирм, в результате чего их низкоквалифицированные работники оказываются сегодня в гораздо более тяжелом положении, чем прежде.

Как следствие, «класс интеллектуалов» начал быстро замыкаться, а материальное неравенство — возрастать. Ввиду роста стоимости образования образованная страта стала классом, подобным предпринимательскому классу начала XX века: если тогда 2/3 высших руководителей компаний были выходцами из состоятельных семей, то сегодня нечто подобное происходит и в сфере образования, где почти 3/5 студентов ведущих университетов — дети родителей, чей доход выше 100 тыс. долл. в год. Если в 1980 г. колледжи заканчивали всего лишь 30% молодых людей, чьи родители имели доход, превышающий 67 тыс.долл., то сейчас таковые составляют более 85%.

Последствия этого гораздо более существенны, нежели простой рост возможностей выходцев из высокообеспеченных слоев. Следует согласиться с Ф. Фукуямой, который еще 15 лет тому назад отметил, что «существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия (курсив мой. — В.И.) объясняются главным образом разницей в полученном образовании».[41] При этом буквально на наших глазах меняется система ценностей «высшего класса». Формируется новый тип мотивации, сегодня известный как «постматериалистический». «Постматериалистами» же, по словам Р. Ингельгарта, «становятся чаще всего те, кто с рождения пользуются всеми материальными благами — чем в значительной степени и объясняется их приход к постматериализму»;[42] люди же, с юности стремившиеся к экономическому успеху, реже усваивают творческое поведение и становятся носителями постматериалистических идеалов. Согласно проведенному в 2000 г., на пике экономического бума в США, опросу американских миллионеров, лишь четверть из них покупали в своей жизни костюм дороге 600 долл., половина не тратила на часы больше 235 долл., а почти две трети пользуются автомобилями, которые являются наиболее популярными и у средних американцев.[43] Не будет преувеличением сказать, что в большинстве из развитых обществ Запада уже практически сложилась «критическая масса» личностей, руководствующихся новыми мотивами, и поэтому в ближайшие десятилетия значение и роль постматериалистических ценностей будут и далее возрастать.

Новый «высший класс» стремительно консолидируется. Его представители, «успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения; на них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы; …они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от остальных».[44] Сегодня это отмечают многие социологи, некоторые — с удовлетворением, другие — с озабоченностью. При этом рост благосостояния фактически не затрагивает большинства работников даже среднего, и тем более низшего эшелона; поэтому можно согласиться с тем, что хотя «даже в Америке всегда существовал привилегированный класс, никогда ранее он не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира».[45]

Особенно опасным представляется то, что этот изолированный класс ощущает себя вполне самодостаточным. Богатство «класса интеллектуалов» оказывается не следствием эксплуатации трудящихся, а во все большей мере выступает результатом его собственных усилий. В 2004 г. среди лиц, входивших в число 1% американцев, с самыми высокими доходами, лишь 8% жили с процентов и дивидендов, тогда как 55% работали управляющими или консультантами, 30% имели врачебную или юридическую практики, а 10% были людьми творческих профессий — артистами, учеными или профессорами. В то же время «низший класс» постиндустриального общества не является эксплуатируемым классом, и не имеет основания претендовать как на изменение своего статуса, так и на большую часть национального богатства. В начале XXI века имущественное неравенство более не является синонимом социальной несправедливости, будучи скорее естественной чертой новой цивилизации.

Ответом на данный вызов в 70-е годы стала социальная политика, направленная на борьбу с бедностью — но в обществах, ориентированных на рыночный успех, она не достигла своих целей. Если в 1947–1979 гг. наиболее обеспеченные 20% американского населения повысили свои доходы на 94%, тогда как самые нуждающиеся 20% — на 120%, то за период 1979–1999 гг. доходы первых выросли на 42%, а последних — сократились на 1%.[46] В 2002–2005 гг. даже «медианный» доход — или доход семьи, отделяющей «верхние» 50% населения от «низших» 50% — снизился в США на 0,5% при росте ВВП за этот период более чем на 12%. Снижению жизненного уровня своих малообразованных граждан США обязаны распространением понятия «работающие бедные (working poor)», немыслимого в 70-е годы. В конце XX века 1% населения США контролировал 69,5% всех акций, находившихся в собственности частных лиц, 65,9% ценных бумаг финансовых компаний и около половины паев трастовых и взаимных фондов;[47] на этот же «золотой процент» приходилось 46% всей коммерческой недвижимости[48] (аналогичное положение сложилось и в Великобритании, где один процент наиболее состоятельных англичан владел 64% коммерческой недвижимости и 53% акций[49]). При этом 16% граждан США официально считались бедными и в значительной мере существовали за счет государственных субсидий, а 18% работников, занятых полный рабочий день, получали минимальую заработную плату (5,15 долл. в час),[50] не пересматривавшуюся с 1996 г. (реальная стоимость минимальной зарплаты в США с 1960 по 2005 г. сократилась уже на 42%[51]).

В Европе (ранее мы обещали вернуться к данному вопросу) ситуация отличается от американской — но она отличается скорее внешне, чем по существу. Если США в начале 80-х годов отказались от продолжения активной социальной политики, начатой в годы администрации Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона, то европейцы пошли в перед: доля социальных расходов в ВВП стран ЕС в 70-е и 30-е годы выросла даже более значительно, чем а 50-е и 60-е. Так, в Швейцарии с 1975 по 1995 г. этот показатель увеличился с 22,75 до 34,48%, в Великобритании — с 27,65 до 32,03%, во Франции — с 31,88 до 39,63%, в Австрии — с 28,34 до 40,12%, в Швеции — с 37,01 до 50%. Даже в странах, ранее отстававших от США, соответствующие цифры поднялись до «среднеевропейского» уровня: с 15,85 до 38,24% в Греции и с 17,44 до 33,95% в Испании.[52] Страны ЕС более эффективно используют ресурсы, направляемые на нужды социального обеспечения. Приведем одно сравнение. В середине 70-х годов, когда в Америке наиболее последовательным образом проводилась политика искоренения бедности, самые нуждающиеся 20% населения получали из обычных источников дохода 33,3 млрд. долл, в год, тогда как трансферты в пользу этой категории граждан составляли 75,8 млрд, долл.; доходы следующих 20% населения составляли 76,3 млрд. долл. а трансферты в их пользу — 43,4 млрд. долл.[53] Таким образом, трансферты полученные 40% наименее обеспеченных американцев, превысили их регулярные доходы в 1,45 раза. Подобное положение сохраняется и сегодня: в 1995 г. доход 20% беднейших американцев без учета социальных выплат составляя всего лишь 0,9% располагаемого национального дохода, тогда как после выплаты трансферта он оказывался почти в шесть раз выше, достигая 5,2%.[54] Если бы в США отсутствовало перераспределения средств по линии соцобеспечения, уровень бедности для американских детей достиг бы 24%, а для престарелых американцев — беспрецедентных 50%; усилия правительства снижают показатели почти в два раза.[55] В то же время в Европе в начале 90-х годов уровень бедности (т.е. доля населения, официально находящегося за чертой бедности) был до выплаты социальных пособий выше американского (исключение составляли лишь Швейцария, Германия и Финляндия).[56] Однако эффективная социальная политика снижала этот уровень даже не в 2 раза, как в США, а в 6–11 раз (в среднем по ЕС 18–23% до 2–5% населения).[57]