Итак: классовое противостояние нового типа отличается его обусловленностью социопсихологическими параметрами; в то же время оно характеризуется небывалой оторванностью высшего класса от низших социальных групп и автономностью информационного хозяйства от труда. Именно это обесценивает единственный актив, остающийся в распоряжении низших классов общества, в результате чего достающаяся им часть общественного богатства неуклонно снижается. Поэтому мы считаем, что конфликт, основанный на различии систем мировоззрений и ценностей, может породить больше проблем, чем экономическое противостояние прежних эпох.
Попытки охарактеризовать классовый конфликт, свойственный «постиндустриальному» обществу, предпринимались начиная с первого послевоенного десятилетия. В то время многие придерживались той точки зрения, что с преодолением индустриального строя острота классового конфликта неизбежно должна снизиться — так как проблемы, обусловленные прежним типом социального конфликта, перестанут играть определяющую роль. В рамках подобного подхода Р. Дарендорф, считавший, что «при анализе конфликтов в посткапиталистических обществах не следует применять понятие класса», апеллировал в первую очередь к тому, что классовая модель социального взаимодействия утрачивает свое значение по мере локализации самого индустриального сектора и, следовательно, снижения роли индустриального конфликта. «В отличие от капитализма, в посткапиталистическом обществе, — писал он, — индустрия и социум отделены друг от друга. Здесь промышленность и трудовые конфликты институционально ограничены, то есть не выходят за пределы определенной области, и уже не оказывают никакого воздействия на другие сферы жизни общества».[61] Однако предлагались и иные позиции, принимавшие во
внимание субъективные и социопсихологические факторы; одну из них отстаивал Ж. Эллюль, указавший, что классовый конфликт не устраняется с падением роли материального производства и даже преодоление труда и его замена свободной деятельностью приводит не к отмене социального противостояния, а к перемещению его на «внутриличностный» уровень.[62] В этой гипотезе, пусть в неразвитой и несовершенной форме, содержатся многие положения, которые мы считаем принципиальными для изучения формирующегося в новом столетии социального противостояния.
Начиная с 70-х годов стало очевидно, что снижение роли классового противостояния между буржуазией и пролетариатом не тождественно устранению социального конфликта как такового. Распространение постиндустриальной концепции способствовало утверждению мнения о том, что классовые противоречия вызываются отнюдь не только экономическими проблемами. Р. Инглегарт писал: «В соответствии с марксистской моделью, ключевым политическим конфликтом индустриального общества является конфликт экономический, в основе которого лежит собственность на средства производства и распределение прибыли… С возникновением постиндустриального общества влияние экономических факторов постепенно идет на убыль. По мере того как ось политической поляризации сдвигается во внеэкономическое измерение, все большее значение получают неэкономические факторы».[63] Несколько позже на это обратил внимание и А. Турен;[64] исследователи все глубже погружались в проблемы статусные, в том числе связанные с самоопределением и самоидентификацией отдельных страт внутри среднего класса, мотивацией деятельности в тех или иных социальных группах и так далее. Поскольку наиболее активные социальные выступления 60-х и 70-х годов не были связаны с традиционным классовым конфликтом и инициировались не представителями рабочего класса, а скорее различными социальными и этническими меньшинствами, преследовавшими свои определенные цели, центр внимания сместился на отдельные социальные группы и страты. Распространенное представление об общественной системе эпохи постиндустриализма отразилось во мнении о том, что «простое разделение на классы сменилось гораздо более запутанной и сложной социальной структурой… сопровождающейся бесконечной борьбой статусных групп и статусных блоков за доступ к пирогу „всеобщего благосостояния“ и за покровительство государства».[65]
К началу 90-х годов широко распространилась позиция, согласно которой буржуазия и пролетариат не только оказались противопоставленными друг другу на ограниченном пространстве, определяемом сокращающимся масштабом массового материального производства, но и утратили свою первоначальную классовую определенность.[66] Если в 60-е годы Г. Маркузе обращал особое внимание на возникающее противостояние больших социальных страт, «допущенных» и «недопущенных» уже не столько к распоряжению основными благами общества, сколько к самому процессу их создания[67] теперь стали утверждать, что грядущему постиндустриальному обществу уготовано противостояние представителей нового и старого типов поведения. Речь шла прежде всего о людях, принадлежащих, по терминологии О. Тоффлера, ко «второй» и «третьей» волнам, индустриалистах и постиндустриалистах, способных лишь к повторяющейся материальной деятельности, и людей творческих. «Борьба между группировками „второй“ и „третьей“ волны, — писали О. и X. Тоффлеры, — является, по сути, главным политическим конфликтом, раскалывающим сегодня наше общество. По одну сторону — сторонники индустриального прошлого; по другую — миллионы тех, кто признает невозможность решать самые острые глобальные проблемы в рамках индустриального строя. Данный конфликт — это „решающее сражение“ за будущее».[68] Подобного подхода, используя i термины «knowledge workers» и «non-knowledge people», придерживался и П. Дракер, указывавший на противоречие между ними как на основное в формирующемся новом обществе.[69]
В дальнейшем, однако, и эта позиция была пересмотрена, когда Р. Инглегарт и его последователи перенесли акцент с анализа типов поведения на исследование структуры ценностей человека, усугубив субъективизацию современного противостояния как конфликта «материалистов» и «постматериалистов». По его словам, «коренящееся в различиях индивидуального опыта, приобретенного в ходе значительных исторических трансформаций, противостояние материалистов и постматериалистов представляется главной осью поляризации западного общества, отражающей противоположность двух абсолютно разных мировоззрении»;[70] острота возникающего конфликта и сложность его разрешения связываются также с тем, что социальные предпочтения и система ценностей человека фактически не изменяются в течение всей его жизни, что придает противостоянию материалистически и постматериалистически ориентированных личностей весьма устойчивый характер. Характерно, что в более поздней работе Р. Инглегарт рассматривает эту проблему в понятиях противоположности модернистских и постмодернистских ценностей,[71] базирующихся, по мнению большинства современных социологов, на стремлении личности к максимальному самовыражению. В последние годы распространилось мнение, что современное человечество разделено в первую очередь не по отношению к средствам производства или материальному достатку, а по цели, к которой стремятся люди,[72] и это разделение — самое принципиальное из всех, какие знала история.
64
См.: Touraine Alain. Critique de la modernité, Paris: Fayard, 1992, p. 308–309 (см. также англ, издание: Touraine, Alain. Critique of Modernity, Malden (Ma.), Oxford: Blackwell, 1995).
66
См.: Touraine Alain. Le retour de l’acteur, Paris: Fayard, 1984, p. 133 (см. также англ, издание: Touraine, Alam. Return of the Actor. Social Theory in Postindustrial Society, Minneapolis (Min.), London: Univ. of Minnesota Press, 1988).
67
См.: Marcuse Herbert. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society, p. 53.
68
Toffler, Alvin and Toffler Heidi. Creating a New Civilization: The Politics of the Third Wave, Atlanta (Ga.): Turner Publishing, 1995, p. 25.
69
См.: Drucker Peter F. Managing in a Time of Great Change, Boston, Oxford: Butterworth-Heinemann, 1997, p. 205–206.
71
См.: Inglehart Ronald. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic and Political Change in 43 Societies, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1997, p. 327.
72
См.: Lyotard Jean-Francois, The Postmodern Explained, Minneapolis (Min.). London: Univ. of Minnesota Press, 1993. p. 79.