Ровена выпрямилась и обернулась, в руке у нее была банка содовой. Она коротко взглянула на плавки, а затем подняла взгляд.
– Они большие, – сказала она. – Плавки, я имею в виду.
– Выбор был между этими и на два размера меньше.
Ровена открыла рот, чтобы что-то сказать, но затем покачала головой, передумав.
– Поделиться с тобой содовой или хочешь что-нибудь покрепче?
Получить то, что хотел, Колин не мог. А нужен ему был холодный душ. И стоило бы уйти. И он уйдет, как только выпьет что-нибудь.
– Содовая подойдет.
Ровена достала два стакана, налила напиток и добавила лед. Когда она вручала Колину стакан, пальцы их соприкоснулись, и он был уверен, что видел, как она вздрогнула.
«Ладно, хватит, – сказал он себе. – Вообще не следовало приходить. Лучше было остаться у себя в комнате и смотреть телевизор».
– Я поискала информацию о тебе в Гугле, – сказала она.
– Правда?
– Я увидела твою спину, и мне стало любопытно. Я думала, что отец преувеличил, назвав тебя героем, но это правда.
Колин пожал плечами:
– На этот счет есть разные мнения.
– Ты со сломанной ногой вытащил человека из горящего вертолета. Это героизм, Колин.
– По правде говоря, я не особенно помню, что произошло. Помню, что мы попали в песчаную бурю, и вертолет начал падать. Помню, как меня выбросило и как я смотрел на разбитый самолет, зная, что Уильям все еще внутри. Я не мог стоять, но адреналин настолько зашкаливал, что я даже не понял, что сломал ногу. Я подполз обратно к вертолету и на ощупь нашел Уилла.
– Там был дым?
Колин кивнул:
– Да, густой черный дым. И песок. Ни черта не видно. Едва мог дышать. Но взрыва не было, пока я не оттащил его на несколько метров. Потом я отключился, но, к счастью, Уилл пришел в себя. Он потушил огонь у меня на спине и оттащил меня на безопасное расстояние. Очнулся я уже в госпитале.
– Я читала, что он отделался ожогами и сломанной рукой.
– Ожоги в основном на руках – он гасил огонь на мне.
– У него жена и четверо детей.
Колин кивнул, разделяя невысказанные эмоции.
– Ты еще вернешься в армию?
– Уже нет. Из-за травмы ноги я бесполезен в бою. Они предложили мне выбор: работать с бумагами или уйти в отставку. Но я не могу просто смотреть на поле боя со стороны. Я солдат.
– А что ты теперь будешь делать?
– У меня есть друг в службе безопасности. Он предложил мне работу. Меня останавливает только нога.
– Все еще болит?
– Иногда.
Почти постоянно на самом деле, но не так, как раньше. Сразу после операции боль была невыносимой. А за последний месяц Колину не пришлось принимать ничего сильнее ибупрофена.
– А спина? – спросила Ровена.
– Чувствительная, но не болит.
– Можно мне… потрогать?
Она играла с огнем. И кто глупее – тот, кто развел огонь, или тот, кто дал спички?
Взгляд Колина приковали ее губы, полные, розовые, умоляющие о поцелуях. И тут она скользнула по ним язычком, оставляя влажный след…
Черт возьми. Надо немедленно это прекратить.
– Ровена. – Он поставил стакан. – Нам нужно поговорить.
– Что-то не так?
– Я должен извиниться за прошлый вечер. И за сегодняшнее утро.
– Ладно…
– В тот вечер я был слишком… навязчивым. Боюсь, что создал у тебя ложное впечатление.
– Может, немного, – признала она.
– А сегодня… мое поведение непростительно. Я был с тобой очень груб и прошу за это прощения.
– Но?
– Ты мне нравишься, Ровена, но я не могу себе этого позволить.
– Из-за моей репутации? Боишься запачкать свое доброе имя?
– Нет! Господи, ничего подобного! Дело в твоем отце.
– При чем тут он? – нахмурилась Ровена.
– После нашего знакомства он имел со мной разговор. О тебе. И прямо предупредил меня, чтобы я к тебе не приближался.
Глава 4
Ровену как будто ударили под дых. Шок от слов Колина и наглость ее отца лишили ее дара речи. Она искренне не знала, что сказать. И даже если бы знала – гнев перехватил горло. Отец контролировал, где она работает, где она живет, как лечить ее сына. А теперь будет контролировать, с кем она общается? Что дальше? Ее одежда? Шампунь? Он собирается продолжать, пока не лишит ее остатков независимости?
Уже больше трех лет она играла по его правилам, делала и говорила все, что от нее ожидалось, искупая свои грехи. Но он никак не мог успокоиться, позволить ей жить своей жизнью. Что ей сделать, чтобы отец начал ей доверять? Чтобы увидел, как она изменилась?
А может, все это время она ошибалась. Может, она ничего не могла ему доказать, потому что дело было не в доверии. Отец всегда был жаден до власти; может, ему нравилось держать ее мертвой хваткой, под контролем.