Хуже всего, что в этом она права. Черт, она во многом права. Я действительно издеваюсь над Дейвом, разбирать Грегори по косточкам — действительно не мое дело, а мой муж действительно редкий гость дома. И уж одно к одному: друзья у меня зануды, на моих вечеринках от скуки мухи дохнут, а работа мне, по большому счету, до лампочки.
— Право слово, Элисон, — сказала я, — тебе бы почаще меня навещать. Кто еще может так ободрить.
Ну а Том? Он вернулся вчера вечером, без десяти восемь, и с той минуты мы обращаемся друг с другом очень осторожно, крайне осторожно. Едва переступив порог, он положил мне на колени коробку бельгийского шоколада «Годива»; искоса глянув на Элисон, учтиво, как и положено джентльмену, поблагодарил ее за заботу обо мне в его отсутствие… и всю ночь проспал на краю кровати, ни разу, насколько могу судить, даже не придвинувшись ко мне.
45
В университете я выбрала ПФЭ, хотя всегда мечтала изучать литературу. «Политика, философия, экономика — полезные предметы, — сказала мама. — Будущий работодатель сразу поймет, что ты серьезная личность. С такими знаниями ты сможешь пойти куда угодно и заниматься чем угодно, все двери будут перед тобой открыты, к тебе станут прислушиваться. А литература… что литература?! Такая же ерунда, как СМИ, внутренняя экономика и прочие “гуманитарные” дисциплины». (Это было, разумеется, еще до того, как она познала просветление, нисходящее на человека в позе «собаки, смотрящей вниз»[28].)
И я выбрала ПФЭ, но тайком бегала на занятия по прозе и поэзии, по теории литературы. Недолго, правда. Мне всегда нравились женщины-писательницы — сестры Бронте, Джордж Элиот, Эмили Дикинсон, Кейт Чопин, Вирджиния Вульф, Сильвия Платт. Как трагична судьба многих из них, судьба их героинь. Жизнь их зачастую горька и злосчастна. Они находили свой конец в морской пучине, жадно ловя последний глоток воздуха, и белый свет мерк над их головами в момент цепенящего освобождения. Иногда я лежала у себя в спальне, уткнувшись носом в ковер, и представляла, будто тону в речке, которая протекала в километре от нашего дома. Я зажмуривалась, тело наливалось тяжестью, тьма брала верх. Половина меня в самом деле хотела умереть, только без боли, без удушья и страха. Такой я рисовала себе смерть — смерть без грязи.
Через два дома от нас жил один мальчик; он повесился, а несколько месяцев спустя от нас ушел папа. В моей памяти эти два события связаны крепко-накрепко. Той сырой весной изменился пейзаж моего детства. К тому времени, как зацвели пионы вдоль переднего забора, я знала — теперь я взрослая. Тот мальчик покончил с собой, потому что над ним издевались одноклассники, во всяком случае, такой слух ходил по школе. Его звали Патрик, он был хрупким пареньком, светловолосым и очень бледным. Он повесился в садовом сарае, где редко играл, и родители нашли его лишь через сутки. Лицо его было багровым, рассказывали потом соседские дети, язык — черным, а голова едва не отрезана проволокой, которую он использовал вместо веревки. Я все думала: почему он не поступил проще — привязал бы к поясу пару кирпичей и сиганул в речку. Наверное, хотел отомстить родителям за то, что те не сумели защитить его. Лично я всегда считала, что опрятный труп подействует сильнее. Смотрите, как я красива, смотрите, что вы не оценили и потеряли.
А потом из дома ушел папа, и меня несколько недель терзали сомнения: вдруг он тоже покончил собой, а историю с его предательством мама выдумала? Или, чего доброго, сама его и убила? Но одновременное исчезновение жены нашего соседа поставило крест на этом варианте, если, конечно, не имела места повальная резня, а на серийную убийцу мама не тянула даже в моих глазах. Через какое-то время папа начал нам позванивать и слать письма. Жив и здоров, значит. Я была несколько разочарована.
Подростком я запоем читала книжки про отцов плохих, воскресных, сбежавших — выбрать было из чего. Отцы, которые не защитили дочерей, отцы, которые не понимали дочерей, отцы, которые бросили дочерей. («Папа, папа, ты ублюдок»). Отцы, которые уходили на войну («Маленькие женщины»), уединялись в библиотеке («Гордость и предубеждение»), впадали в ярость («Грозовой перевал»[29]), приводили в дом заведомо негодных мачех (только не заставляйте меня перечислять все сказки). Матери неизменно надоедливы, но, если не испускают дух при родах, как правило, крутятся поблизости. Отцы — дело другое.
29
Перечислены стихотворение Сильвии Платт и романы Луизы Мэй Олкот, Джейн Остин, Эмилии Бронте.