3
Первое утро первого дня постельного режима. По-моему, я здорово справляюсь. Вчера вечером говорила по телефону с сестрой Дженни, так она прямо заявила, что ровно через двадцать четыре часа я со скуки готова буду повеситься. Но Дженни у нас из тех, кто не в состоянии занять себя и на долю секунды. Когда мы были маленькими, она вечно таскалась за мной и Элисон и ныла, чтоб с ней поиграли, а если мы отказывались, поднимала такой рев, что весь дом сбегался. Я из нас троих самая старшая, и придумать себе занятие для меня всегда было раз плюнуть.
Вот что я делала сегодня утром:
1. Проверила почту на Yahoo. Два раза. Ладно, не два, чуть больше.
2. Прочитала «Нью-Йорк таймс», включая деловой раздел.
3. Сравнила печатный вариант «Таймс» с тем, что выложен в Интернете.
4. Заплатила по счетам. Даже по безобразно большим.
(В самом начале «Списка дел, которые современная женщина обязана выполнить до тридцати лет» значится: «Прекратить тайком засовывать неоплаченные счета в старые журналы “Космополитен”» и «Читать в “Таймс” не только раздел “Метро”». Я пока не могу с чистой совестью отметить эти пункты, но поглядываю на них с растущим оптимизмом.)
И я ни разу не включала телевизор! Элисон уверяла, что еще до конца недели я подсяду на «Дни нашей жизни», но мне и без «мыла», без всякой телеболтовни есть чем заняться. Хотя, может, в пять посмотрю «Рикки Лейк»[4]. Кстати, их сегодняшняя тема имеет ко мне непосредственное отношение. Ну, почти. «Как забеременеть».
Том выскочил за дверь в 7.00, в 7.05 в панике влетел назад, бросил кусок сыра на ломоть хлеба и шмякнул бутерброд на стол у тахты («Прости, дорогая, забыл, черт, КАК я опаздываю…»). Надо полагать, это мой обед. Сильное искушение заказать что-нибудь готовое, но тогда придется вставать, открывать дверь…
Проблема обеда решилась с помощью Брианны, нашей малахольной параюристки[5]. Примерно месяц назад мы вместе начали работать над одним делом. Не сказать, чтоб мы сдружились, однако в обеденный перерыв она примчалась, вся в мыле, с другого конца города и притащила — вообразите! — пиццу пепперони с пряностями и овощной салат вдобавок. Я решила, что все-таки буду открывать дверь посетителям, иначе рехнуться можно, но, впустив Брианну, как пай-девочка вернулась на тахту и принялась уписывать пиццу за обе щеки. А Брианна, усевшись возле стены на персидскую ковровую дорожку красного цвета, вводила меня в курс своей крайне запутанной личной жизни и жаловалась на тяжелую долю параюриста (восемь месяцев назад она уволилась из адвокатской конторы на Манхэттене и пришла работать к «Шустеру», где зарплата, конечно, больше, зато отношение — хуже).
После ухода Брианны пять раз звонили из конторы, все пять раз — по работе. Всем все растолковала. Слава богу, готовясь к декретному отпуску, я заранее начала приводить в порядок свои дела, пометила все папки. Корзинка для «входящих» небось уже полным-полна. Ничего, рано или поздно сообразят, что я в нее не заглядываю, и отстанут. Контора странным образом уже отодвинулась куда-то далеко — другой мир, другая жизнь.
До начала «Рикки» еще целый час и сорок минут. Чем бы заняться?
Хорошо хоть тахта в гостиной прямо напротив окна. Никто не мешает глядеть в небо и оценивать погоду — самое английское из всех удовольствий. А если хорошенько вытянуть шею, можно увидеть прохожих на пересечении Второй улицы с Восточной 82-й. И еще мне видно, кто живет напротив, в небольшом доме 40-х годов, — по крайней мере, на двух верхних этажах.
Окно, в которое я глазею, очень большое и квадратное (агент по недвижимости, демонстрируя нам квартиру, назвал его «потрясающей фокусной точкой». В переводе сие означает, что сама комната — типовая прямоугольная коробка). Под окошком — радиатор-скамейка с широкой деревянной крышкой, даже посидеть можно. Мы накидали туда бархатных подушек, и получилось отличное местечко, где так славно устроиться с книжкой (если б у нас было на это время). С длинного металлического карниза до самого пола свисают тяжелые красные шторы. Мы их повесили, как только въехали, а несколько недель спустя, в один из редких выходных дней, я откопала в антикварном магазинчике за углом стеклянную вазу цвета клюквы, как раз в тон шторам. Теперь она живет на датском тиковом столе у тахты, и, когда лучи света пронизывают стекло, столешница за вазой приобретает густо-красный оттенок, точно разлили бокал «Пино нуар». В правом углу комнаты — видавшее виды коричневое кожаное кресло. Слева, вдоль крашеной желтой стены, — два книжных шкафа. Тот, что ближе к окну, набит старыми университетскими учебниками и книжками Джона Гришема[6] в аляповатых бумажных обложках, по большей части из книжных киосков разных аэропортов. Это шкаф Тома. Мой стоит ближе к тахте, и в нем в хронологической последовательности выстроились поэтические сборники, эссе и романы от Остин до Атвуд. В качестве украшений я добавила на полки семейные фотографии в деревянных рамках и кусочки обкатанного морем стекла из Англии.