Бытие мира оказалось напрямую завязано на мораль и, соответственно, волю. Человек отныне был свободен в выборе добра и зла, но добро — как выбор покорности Богу — не могло радикально изменить природу (и, соответственно, бытие) человека. Это бытие даже у праведников, святых и пророков не имело никаких шансов слиться с бытием Бога. Твари были обречены на то, чтобы быть иными по отношению к Богу, но какими иными — покорными или бунтующими — было вопросом их личного решения, их свободы. Так креационизм привел к появлению «второго бытия», сущность которого состояло в том, чтобы быть иным(нежели Бог), и соответственно быть свободным— свободным именно потому и в силу того, что быть иным.
Дыхание сатаны
Отношения между тварью или существами и Богом начинают приобретать необратимыйхарактер. Сатана один раз сделал выбор, ошибсяи... проходят века, но уже нет обратного пути, потому что всё:он сделал выбор. Были, правда, некоторые христианские мыслители, считавшие, что всё можно вернуть в конечной реинтеграции. В частности, Ориген, признанный одним из основателей Церкви, хотя его учение об апокатастасисе, финальном «спасении сатаны», было отвергнуто Вселенскими Соборами, как раз мыслил в этом направлении. Он полагал, что ошибка первого из сотворенных существ не так страшна, тем более, что к ней его подвигла идея свободы,которую дал тварям сам Бог. Это дар очень двусмысленный — потому что в свободе всегда заложена возможность повторения того, что произошло с сатаной. Это возможность падения, фундаментально неверноговыбора.
Я думаю, мы не можем мыслить свободу, не учитывая той фундаментальной онтологической нагрузки, которая настолько велика, что привела к падению первого из Божиих творений, первого из ангелов. Там, где есть свобода, нас касается дыхание сатаны.
Эзотеризм и мистика
Теперь становится понятно, почему монотеизм противоположен адвайтизму.Когда мы говорим о единобожии, мы противопоставляем его не многобожию, политеизму, но именно идее недвойственности мира и Бога. Смысл монотеизма в том, что Творец не просто един (то, что Бог един утверждают абсолютно все традиции), а в том, что Он единственен,то есть он абсолютно трансцендентен, и его бытие радикально отличноот бытия мира.
Когда мы говорим о креационизме, то описываем богословскую догматическую структуру авраамических религий. В истории, безусловно, все авраамические религии — иудаизм, христианство и ислам — далеко не всегда были строго верны этой жесткой догматике. Это проявлялось на двух уровнях — на уровне простонародного восприятия религии, которую обычные люди сплошь и рядом трактовали на основе более древних и устойчивых манифестационистских моделей (игнорируя тем самым травматизм креационизма и подменяя его более привычным манифестационистским восприятием сакральности, только в форме новых культов, обрядов и символов) и на уровне сознательного перетол-ковывания богословской догматики в манифестацио-нистском ключе. Это второе направление обычно называется религиозной «мистикой» и более строго (по Р. Ге-нону) «эзотеризмом».
В исламе эзотерическое «внутреннее измерение» называется «суфизмом», «ат-тасаввуф». В иудаизме это — каббала.В православии — это исихазм. А западное христианство знает различные мистические течения и формы, некоторые из них остаются в пределах Церкви, другие балансируют на грани с ересью, третьи выходят за эту грань.
Эта параллельная, обычно закрытая, внутренняя часть монотеистических религий отличается от догматической онтологии тем, что она продолжает эстафету манифестационистской метафизики домонотеистических религий, но только адаптированной к языку монотеизма. Это не значит, что перед нами «тайное язычество», это просто означает, что идея фундаментального разрыва между Богом и творением определенным образом здесь возмещается, преодолевается.Конечно, никто из представителей этих тайных мистических традиций внутри монотеизма не говорит, что Бог и мир едины по природе — если бы они это сказали, они перестали бы быть монотеистами, сразу вышли бы за пределы.Но, не говоря этого, они определенным образом делают всё возможное, чтобы эту грань минимизировать и осуществить реальный контакттвари и Творца. По природе это невозможно.И вот христиане говорят: «А по благодати— возможно».И дальше следует вся теология христианства, вся сотериология христианского учения, которая, с точки зрения онтологической проблематики, сводится к тому, чтобы передать божественное бытие, чистое бытие тварному бытию, тварному Адаму, а через него и всей природе.
Благодатная онтология христианства
Как это ни парадоксально, весь смысл христианства, весь пафос христианской теологии, особенно в ее первозданном виде, когда она только пронзительно формулировалась в посланиях святого апостола Павла, а затем первых отцов Церкви, состоит в том, чтобы преодолеть бездну между трансцендентным Богом-творцом и бытием твари(и это при том, что христианство — вполне монотеистическая, авраамическая и креационистская традиция). Собственно говоря, идея Бо-говоплощения, воплощения Бога среди людей, и является вот этим фундаментальным метафизическим жестом благодатного и милосердного спасения Богом ничтожной твари от ее собственного ничтожества.
Здесь, конечно, возникает множество парадоксов, которые в рамках классического догматизма Церкви не решаются, но в мистическом опыте они становятся в центре внимания. Например, в православной традиции исихазма святого Григория Паламы и афонских старцев решалась именно эта проблематика.
Святой Григорий Палама для пояснения светового мистического опыта контакта с чистым бытием разработал концепцию энергий Святой Троицы,которые изливаются из чистого бытия и, несмотря на то, что они не входят в прямое соприкосновение с вещами мира, тем не менее, просветляют собой мир — изнутри.И определенные практики преображения, сосредоточения, молчания, священного безмолвия открывают это внутреннее измерение для монахов, для идущих по этому пути. И тогда, на пике своего мистического опыта, который состоит в преодолении правовых отношений в рамках Завета и переходе к практике обожения, "...греч..." ,заложенной в христианстве как уникальная возможность, открытая воплощением Христа, святой Григорий Палама говорит потрясающую вещь в одной из своих схолий. Он говорит: «Да, конечно, Бог непознаваем, но Он и не непознаваем». «Не непознаваем» не значит,что Он познаваем. Палама не говорит об этом, это было бы кощунственно. Он говорит, что Бог не познаваем, но и не непознаваем, потому что если бы мы сказали о Нем, что Он только не познаваем, мы, пусть негативно, но определили бы Его, а Он заведомо превышает любое определение, любой предел. Такие сверхтонкие метафизические и онтологические интуиции призваны релятивизировать барьеры, которые креационизм возводит между чистым и неразбавленным бытием Бога-творца и бытием творения.