311 IV в. до н.э. Демосфена за местничество, но и мог позволить себе противопоставить неудачной деятельности Демосфена полигическую мудрость его аркадийских современников, предшественников Полибия.
В Ш в. до н.э. ахейцы и аркадийцы, возглавлявшие движение за освобождение Эллады от македонских оков,создали политическую систему добровольной федерации, что было единственным средством сохранить независимость маленьких городовгосударств, не жертвуя их местной автономией (14). Даже верные традиции спартанцы нашли новую систему гибкой и смелой,и это на время пробудило их от вековой летаргии. И только Афины в столь критический момент, когда решалась участь Эллады, оставались холодными,отстраненными и убийственно равнодушными.
Эта бесчувственность Афин в их последние дни оказывается еще более поразительной, если обратиться к сфере культуры. Активность Афин на этом поприще в лучшие времена ее истории была удивительной и весьма плодотворной IV в. до н.э. стал политической осенью афинской истории, но в то же время это был зенит ее культурного лета. Закат был медленным, однако ко времени Полиция Афины уже не могли претендовать на культурную монополию в Элладе. Даже в области философии они утратили свой непререкаемый некогда авторитет.
Выступление Ап. Павла против афинян напоминает выступление Христа против фарисеев. Хотя Ап. Павел по афинскому обычаю проповедовал на площади, его рассказ о Воскресении встретил сильное недоумение у афинян, которые находились под влиянием стоического и эпикурейского прошлого. Павел возмущался духом этого "города, полного идолов" (Деян. 17, 16-34), что вполне соответствовало действигельности. Афины к тому времени отказались от своей духовной миссии. И функция поля, взрастившего семена эллинской философии и сирийской религии, была принята не Аттикой, а Малой Азией.
Через три века после миссии Павла, когда каппадокийские отцы церкви закладывали духовный фундамент нового социального порядка, Афины вдохновляли императора Юлиана, лелеявшего безнадежно далекую от реальности мечту облечь язычество в христиайские образы и создать свою искусственную церковь (15). Через сто лет остатки афинской культурной традиции легли в основу противоестественного союза схоластического интеллектуализма с архаизированным возрождением примитивных суеверий, от которых гений эллинской философии освободился еще тысячу лет назад,в период своего ионического детства. Это было время, когда Афины уже уединились в своей аттической цитадели, и эта изоляция привела к слиянию того самого высокого и самого низкого, что сохранилось от античной культуры. Деятельность этих поздних носителей дряхлой аттической учености была прекращена правительственным указом против язычества, когда в 529 г. за
312 крыли Афинский университет (16). Опальные афинские ученые искали убежища в Азии среди сасанидских врагов Восточного Рима; но, удаляясь на восток, в зороастрийские центры, они фактически двигались в глубь агрессивной сирийской культуры, которая уже преуспела в разрушении эллинизма на его родине. Однако афинские беженцы,попав в столь негостеприимный мир, вскоре почувствовали непереносимую ностальгию. К счастью, у этой трагикомедии был благополучный конец. Хосров 1, заключив мир с Византией в 533 г. н.э., внес в договор специальный пункт, гарантировавший лояльность византийцев к его языческим протеже, желающим поселиться в "римских" землях. Однако аттическая приверженность к идолопоклонству не исчерпалась судьбой его последних профессиональных адептов. Перюне успешное введение иконопочитания в православное христианство было осуществлено императрицей Ириной, афинянкой по происхождению (780- 802) (17).
Даже беглый взгляд на политическую и культурную роль Афин в процессе разложения эллинского общества отмечает парадоксальный факт. Определенный период в эллинской истории справедливо называется аттическим веком. Но и в последующую эпоху, которая несла еще явную печать аттических достижений прошлого, Афины сумели выделиться среди других эллинских обществ, однако на сей раз прямо противоположным образом полным отсутствием творческого вклада в решение текущих проблем.
Аттический парадокс, объяснение которому можно найти в идолизации мертвого прошлого Афин,имеет четкую параллель в западном мире, где также обнаруживается контрастность социальных ролей Италии, которые она играла на разных этапах западной истории.
Возьмем новый период западной истории, обозначив его начало второй половиной ХV в., а конец - второй половиной ХIХ в. Легко прослеживаются итальянские корни современной экономической и политической систем, эстетических и интеллектуальных воззрений. Непревзойденный творческий дух Италии ХIV- ХV вв. явился могучим импульсом для развития. Четыре последующих века можно назвать итальянскими. Здесь снова мы сталкиваемся с аттическим парадоксом, ибо вклад итальянцев в общий прогресс оказался на этом периоде намного скромнее, чем их трансальпийских преемников.
В качестве примера возьмем Венецию как особенно горькую иллюстрацию болезни, охватившей исторические городагосударства Италии.
В начале ХVI в. могло показаться, что Венеция - баловень судьбы. Она смогла защитить себя в критический период бурных политических перемен. Создав свою собственную империю, она сумела сохранить ее, не отменяя республиканской конституции
313 своих предков. Успех ее не был случайным, это было вознаграждение за трезвое и твердое государсгвешюе управление.
Однако главный секрет успеха Венеции в том, чго в отличие от Афин она убереглась от соблазна самопоклонения. Однако Венеция Нового времени ие может похвастаться заметными досгижениями. В общем и целом Венеция не отличилась творческой активностью и не внесла сколь-нибудь значительного вклада в жизнь общества, в котором ей удалось выжить. И это объясняется тем, что она тоже по-своему пережила кару Немезиды.
В области внутренней политики увлечение своим пропплым, побудившее Венецию сохранить свою средневековую республиканскую конституцию, не позволило ей учесть конституционные достижения Швейцарии или Северных Нидерландов, которые могли бы помочь преобразовать итальянскую империю в федеративное государство на республиканской основе (18). Не будь Венеция столь развращенной, чтобы подавлягь подвластные ей города, ей хватило бы широты мысли, чтобы признать их себе равными и согласиться на партнерство. Когда в 1797 г. Наполеон захватил Венецианскую республику, политический режим в землях венецианского государства оставался таким, каким он был и в 1339 г. (19) Это была нежесткая гегемония, когда множество зависимых областей подчинялось указаниям суверена.
В области внешней политики исключительное мастерство венецианского правления, успешно сохранившего целостность внутренних итальянских владений, не вовлекая Венецию в непосильные для нее кампании, никак не согласуется с ее политикой в Леванте. На Востоке Венеция бросила вызов превосходящим в силе османам в безуспешной надежде защитить свои древние левантийские владения. Развязав в 1645 г. войну (20), Венеция безрезультатно растратила свою жизненную энергию, не получив ничего, кроме глупого удовлетворения тем, что она заставила оттоманскую державу дорого заплатить за победу.
Идолизация средневековой венецианской империи в Леванге, вдохновившая венецианцев на это напрасное самопожертвование, подтолкнула их на возобновление неравной борьбы, как только представился повод. После второй неудачной осады Вены турками в 1682-1683 гг. венецианцы поспешили занять антиоттоманскую позицию и, прибегнув к военному вмешательству, отрезали значительные куски оттоманских земель на континенте. Но победа эта была эфемерной, и уже в 1715 г. венецианцы потеряли часть своих владений (21). Единсгвенным устойчивым следствием их неоправданной интервенции было отвлечение внимания османов, которое позволило Габсбургам и Романовым расширить свои империи за счет оттоманских территорий. Действительно, эта венецианская политика была и политически, и экономически близорукой и бесполезной, потому что земли, за которые сражалась Венеция, к тому времени утратили свое значение из-за смещения основных торговых путей из Средиземного моря в Атлантику. Та