Обладая предупреждениями опыта Ноэла, я начал свое наступление на Кастанеду, заранее представляя, что на первые попытки вряд ли последует какая-либо реакция, не то что согласие, но кто-то должен был добиться такого разрешения, и мое положение было ненамного худшим, чем у другим. Основная часть моего письма звучала следующим образом:
Будучи в своем роде преданным поклонником Дона Хуана, я тем не менее нахожу Вашу личность более интересной. Несомненно, Вы являетесь одним из самых интригующих людей, который когда-либо возникали на литературной сцене — и особенно, в академической среде. Я бы поставил Вас даже впереди Б.Трэйвена, который тоже представляет собой захватывающий предмет для исследования. Я убежден, что можно написать поразительную книгу, описывающую Вас с самых обычных точек зрения. Я подозреваю, что сами Вы вряд ли когда-то ее напишите, поскольку Вы слишком погружены в необычную реальность. Однако, Ваш вклад в подобную книгу стал бы неоценимым, учитывая, что полная ответственность за разделение этих реальностей лежала бы на ее авторе. Заголовок “Разговоры с Кастанедой” мог быть стать прекрасным названием для такой книги. Вы уже видели, на что я способен в отсутствие какой-либо помощи с Вашей стороны. Мне кажется, мы смогли бы продолжить работать вместе — при условии, что я не позволю Вам ускользнуть в щель между мирами.
Десять месяцев спустя вышло “Второе Кольцо Силы”. Уже знакомый с привычками Кастанеды, я старательно искал в ней ответ на свое письмо. Возможно, я его нашел:
“Маги никогда не помогают друг другу, как ты помог Паблито… [Дон Хуан] говорил, что у воина ни к кому нет сочувствия. Для него обладать состраданием означало, что ты втайне желаешь, чтобы люди становились подобными тебе, становились на твое место; рука помощи протягивается только с этой целью… Самым тяжелым для воина является позволить остальным быть, какие они есть… Безупречность воина заключается в том, чтобы позволить им это и поддерживать их такими, каковы они есть. Конечно же, это означает, что ты позволяешь им тоже быть безупречными воинами.”
Мне следовало сразу это сообразить. “Воин не ищет утешений” и не желает спасения от трубностей пути знания, даже если этот путь проложен по кругу вдоль стен ловушки. Маг есть мир в себе. Никто, даже другой маг, не способен ему помочь.
Пять лет Кастанеда и я вместе путешествовали по пути его аллегорий, хотя мы с ним никогда лично не встречались. Пора прощаться настала прежде, чем мы успели поздороваться. Я вступил на этот путь позже и схожу с него раньше. Карлосу предстоит еще долгое путешествие на пути к подлинному нагвализму; для окончательного оформления своего культа числом 13, Кастанеда напишет, по моей оценке, еще восемь книг; Арана исчезнет и никогда не возникнет вновь — этого мальчика окончательно скроет мужчина, которым он стал. Из троих заброшенных детей, лишь маленький Арана обречен на полное забвение. Все эти грустные истории наиболее печальны именно по отношению к Кастанеде. Разумеется, он сам их себе рассказывает, ведь это единственное, что он умеет. Временами он сам рассуждает о бестелесности своих воображаемых попутчиков: “Мне показалось, что центром отдаления становлюсь я сам; я чувствовал себя так, словно Дона Хуана никогда не существовало; и когда я смотрел на него, он становился таким, каким на самом деле был — неясной тенью, промелькнувшей над холмами.” Временами он жалуется на свое одиночество: “Дон Хуан не был в полном смысле сострадательным ко мне. Он уделял мне внимание, вот и все. Он просто не мог выразить какие-либо чувства, ибо мог лишь избражать обычные человеческие эмоции.” Тем не менее, он никогда не вырвется из своего крошечного особенного мира в большой мир с живыми людьми. Как сказал Дон Хуан, “Видящий уже не испытывает интереса к своим собратьям.”
Учитель и бенефактор Дона Хуана были людьми огромной личной силы, никогда не выходившими за пределы своих ограниченных взглядов на жизнь и так никогда и не добившимися полной целостности личности. Им было известно, что нужно делать, но они не смогли это совершить. Они понимали, что их лодка уже ушла. Они знали, что лишь смерть внесет в их жизнь существенное изменение.
“— Я все еще выгляжу как яйцо? — спросил Карлос.
— Нет. — сказала Ла Горда. — Ты выглядишь как надгробие.”